Лиса в курятнике (СИ)

- Значит, все-таки с ним встретиться должен был? - нисколько не удивилась галлюцинация. От нее пахло ромашками и лесом, болотом - самую малость. А еще сеном, конским потом и костром. Землею сырой, которая проминалась под конскими копытами и ямины хранила долго, бережливо. - Честно говоря, не надеялись, знали, что ты с городскими связь держишь. Вот нужно было понять, с кем...

- И повесить?

- А как иначе. Война ведь...

- Война. Была, - согласился Стрежницкий, всецело осознавая, насколько это нелепо - разговаривать с мертвою невестой.

- Осталась, - покачала головой та.

- Быть того...

- Глупенький. Некоторые войны не прекращаются...

- Почему ты... ты ведь сама была...

- Кем? - тихо спросила Марена, проведя пальчиками по шее, которую охватывала веревка. - Наивною девочкой, которая хотела переменить мир? Сделать его лучше?

- Убив тех, кто против перемен?

- А хоть бы и так... они ведь тоже не задумались, стоит ли убивать меня... знаешь, мой дом ведь не крестьяне сожгли, а Таровицкий со своими людьми. Их после простили, взяли и простили. И наплевал ваш император на то, сколько они крови пролили... в нашем доме добре гуляли, несколько дней... мне повезло, меня укрыли... я аккурат в отъезде была...

Она была.

Дышала.

И Стрежницкий ощущал тепло ее тела, хотя понимал - оно тоже обманчиво. Это все рана в голове, которая горела и дергала, и тянуло палец в нее сунуть, почесать...

- А вернулась и увидела... даже похоронить не дали по-человечески, - и такой лютой ненавистью пахнуло от слов ее, что Стрежницкий про боль свою позабыл. - Они долго там стояли... слуги царя-батюшки, верные его опричники...

- Не все...

- Быть может... так и я не всех трогала. Я сперва лишь отомстить хотела... мне помогли. Научили. Сделали сильной... знаешь, я ведь не нашла тех самых... старика ублюдочного, который огнем... зато отыскала других.

- Меня?

- Тебя... Шорох... твоим именем детей пугали, а ты... ты оказался таким обыкновенным...

- Извини.

- Ничего... погоди, скоро болеть перестанет. После смерти боли нет.

- Я не умру...

- Умрешь, - сказала Марена, подавая руку. - Все когда-нибудь да умирают... пришел твой черед. Знаешь, единственное, о чем я жалею, так это о том, что сразу тебя не пристрелила...

- Поздно, - Стрежницкий понял, что у него нет больше злости. Ни на нее. Ни на себя. Ни... на мир этот поганый, в котором и влюбиться толком не выходит. Он закрыл глаза, оба, к счастью, веки не пострадали, а когда открыл, то увидел, что сидит вовсе не в комнате.

Как он выбрался в коридор?

Стрежницкий не помнил.

Он потрогал голову, которая все еще болела, но как-то слабо, приглушенно. И зуб дергало, и во рту был пренеприятный сладкий привкус. Он поднял руку, за которую зацепилась атласная ленточка. Та вилась-вилась и... уходила к тонкой девичьей шейку.

Знакомое лицо.

Быть того не может... не может того быть...

...ленточка - не веревка, но шейку обвивала крепко, а мертвая девица улыбалась этак, с ехидцей, будто и вправду ожить собиралась.

- Убили! - закричал кто-то над головой, вызывая новый всплеск боли. - Мамочки родные, убили!

Стрежницкий зажал уши ладонями.

Чтоб тебя... а ведь целитель предупреждал: следует оставаться в постели. Для здоровья оно полезно...

Крик Лизавета услышала и, вместо того, чтобы как подобает девице приличной, запереться в собственных покоях и смиренно дожидаться спасения, она подпрыгнула.

Проверила, на месте ли ножик.

И бросилась вперед.

Благо, долго бежать не пришлось: поворот и вот уже она едва не падает, споткнувшись о мертвую девицу... вернее падает.

И аккурат на девицу.

...не девицу.

И не мертвую. Правда, Лизавета это поняла далеко не сразу и сперва даже рот раскрыла, чтобы заорать, а после закрыла со всею поспешностью. Она поерзала, пытаясь встать, но тело лежало поперек коридора, а Лизавета - поперек тела. И поза была преглупейшая. В уголочке же, сжавшись в комок, сидел жених ее названный и пялился на Лизавету единственным глазом, только навряд ли видел. Уж больно глаз этот затуманенным был. На месте второго зияла черная неприглядного вида дыра, от которой расползались рубцы.

- Убили... - продолжала голосить баба в темной форме дворцовой прислуги.

- Заткнись, - велела Лизавета, прикидывая, как оно будет половчей: переползти через болвана или же на него опереться... как бы не провалился. Лицо-то явно из воска леплено и со всею старательностью, а вот тело, может, деревянное, а может, соломенное, тогда опираться на него никак не можно.

- Ой мамочки...

Лизавету дернули и, приподнявши, поставили на ноги. Юбку поправили, платочек протянули.

- Благодарю, - сказала она князю и почувствовала, как предательски пунцовеют щеки. Лизавета ущипнула себя за руку: в конце концов, тут дело серьезное, а она того и гляди влюбится.

А влюбляться в малоподходящих личностей - это как раз-таки несерьезно.

- Не за что. С вами все в порядке? - вежливо поинтересовался князь, но руку Лизаветину не выпустил, хотя в обморок она падать не собиралась и вообще, смела надеяться, что вела себя предостойнейше.

С другой стороны...

Руки у него теплые. И крепкие. И...