Лисао

Быть бескорыстным я хотел на свете
С дней юности своей, чтоб на пути
Чтить справедливость, ум и добродетель,
И счастье в этом мире обрести, —
Быть бескорыстным я хотел на свете,
Но плачу я, скорблю в минуты эти.
Развратный мир враждебен мне во всем:
И князь меня не испытал на деле, —
Бич неудач всю душу мне иссек,
И душ своих не удержал я в теле...
Всего превыше чтил я добродетель,
Быть бескорыстным я хотел на свете.
Услышав скорбь мою, великий Царь небес
Сказал вещунье Ян, призвав ее к себе:
«Помочь мне человеку захотелось,
Что утерял сегодня две души[120],
Своим гаданьем возврати их в тело,
Чтоб в тяжком горе вечно не скорбел он,
В отдохновенье на земле пожил».

Вещунья Ян ответила смиренно:
«Я ведаю лишь снами, Царь небес,
А человеку в этой жизни бренной,
Боюсь, остался краткий час забвенный, —
И он умрет, но, верная тебе,
Я души отыскать все ж постараюсь».
И воззвала она, с небес спускаясь:
«Душа, вернись, вернись, душа,
Чтоб твой властитель вновь дышал!
Зачем же в четырех краях
Витает где-то тень твоя?
Как можно родину забыть,
В пучину бедствий погрузить
Себя? Вернись, душа, вернись
С восточной стороны, где дни
Родятся, чтоб сгорать в лучах.
Той стороне не доверяй:
Там девять солнц на небесах
Плывут и плещут через край
Небесной чаши, — там руда
И камни плавятся всегда.
Душа, вернись, вернись, душа, —
Тебя сожжет могучий жар,
Поглотит хищный великан
Восточных стран, коварных стран.
Душа, вернись в родимый край,
Той стороне не доверяй!
Душа, вернись, вернись, душа!
И юг покинь, страну чужих страстей.
Там лбы узорами привыкли украшать,
Там стряпают похлебку из костей.
И человечину приносят в жертву богу, —
Вернись, душа, к родимому порогу!
Там змеи ядовитые в песках,
Удавы в тех краях девятиглавы, —
Ужель ты хочешь гибнуть в их тисках?
Вернись, душа, под сень родной дубравы.
Душа, вернись, вернись, душа!
Иди обратно, о, иди обратно!
Ты слышишь, слышишь, как шуршат
Пески зыбучие? И гром невероятный
Грохочет вдруг, — то пробудился Запад
И тянется к тебе пустынь когтистой лапой.
Сгоришь, растаешь, сгинешь навсегда,
И если чудом пощадит беда
Тебя в пути, — не избежать пустыни.
От мерзких тварей кровь по жилам стынет:
Здесь каждый муравей слону подобен
И осы толще бочек и черны,
У жителей один бурьян в утробе
И зноем язвы их опалены.
Воды захочешь — где ее найти?
К источнику родному возвратись.
Вернись, душа, душа, вернись, —
В родимых струях охладись!

Душа, вернись, вернись, душа!
На Севере не вздумай оставаться:
Там каждый шаг бураны сторожат,
Превыше гор там льдины громоздятся,
Метели злобные летят на сотни ли, —
Вернись, душа, к цветам родной земли.
Вернись, душа, душа, вернись!
На небо ты не торопись:
У девяти застав[121] Небесного владыки
Погибнешь в пасти тигров саблеклыких.
Девятиглавцы рыщут в небесах,
В день вырывая девять тысяч елей,
Там волки хищные блуждают по лесам, —
Ужель желаешь, чтоб тебя заели?
Смотри, — играют мертвой головой,
Безглавый труп влекут к зловонной бездне.
Вернись, душа, земные слушать песни,
Душа, вернись, к полям, в родной покой!
Душа, вернись, постой у берегов!
Не опускайся и в столицу Мрака:
Там у князей по девяти рогов —
Острей клыков взбесившейся собаки.
Трехглазые, с тигриной головой,
В крови их пальцы, спины толстокожи,
И тело их с быком могучим схоже...
Душа, вернись к обители родной!
Душа, вступи в врата Инчена[122]
Устал уж заклинатель ждать,
Чтоб путь к обители священной
Тебе с любовью начертать.
Наряд готов, и в путь пора,
Трех княжеств чудо-мастера
Трудились над твоим нарядом, —
Прими его, сердца порадуй.
Душа, приди, приди обратно
В жилище прежнее свое, —
И на земле и в небе хладном —
Тебя опасность обовьет.
Лишь в отчем доме на покое
Пребудешь ты. Вернись, вернись!
Просторны залы и покои,
Балконы пестрые в тени.
И в девять ярусов беседки
На горы дальние глядят.
Резных дверей златые сетки
Распахнутыми ждут тебя.
Сад обежав, поток вернулся, —
Тебе не страшен летний зной.
Нарцисс под ветром встрепенулся.
Благоуханною волной
Сквозь залы ветер пролетает,
Где ярко-красны потолки,
Где стены солнце отражают,
И золотые мотыльки
Вкруг над циновками порхают.
Где многоцветная одежда
Висит на яшмовых крюках,
И жемчуга росою нежной
Горят, как звезды в небесах.
За стенкой — из циновок ложе,
Шелк полога — прозрачней струй.
В хитросплетеньях всевозможных
Шнуры на нем.
Как поцелуй
Любимых губ, ласкает тело
Благоуханный жар свечей.
О, сколько ж редкостных вещей
Вновь обрести тебя хотели б!
Шестнадцать молодых служанок —
Не отыскать нежнее стана —
Одежды легкие одев,
Идут к тебе тебя забавить,
Наскучат — прикажи оставить, —
Немало их, невинных дев,
Подобных тем, которых иньский
Любил когда-то Чжоу Синь![123]
Они на женской половине
Влекут тебя в ночную синь.
Те девы ловки и проворны;
Как серны из долины горной,
В хоромах сказочных твоих
Глаза смущенно опускают —
Пунцовых роз стена живая, —
Прими, душа, услуги их!
А кроме этих, есть еще
Красавицы в покоях тайных, —
Сияют очи горячо,
Бровь тонкая. Необычайной,
Горячей страстью грудь полна,
Когда порой в стыдливой неге
Стоят пред ложем. Как волна,
Взлетают перья алкиона,
Что служат пологом тебе.
Там киноварные балконы
На белокаменном столбе.
Посмотришь вверх — резные балки
С фигурами драконов, змей.
У пруда аромат фиалки,
Чтоб задышать полней-полней.
Там зацветает белый лотос
Среди каштанов водяных,
Кувшинок светлых позолота
В чуть слышном шелесте волны.
Ждет, в пестрых шкурах барсов, свита
Тебя под своды галерей,
В колясках, лотосом увитых,
Вельможи ждут. Иди скорей!
В оградах редкостных деревьев
Летают пчелы по цветам.
Душа, вернись в обитель древних, —
Зачем тебе скитаться там?
И все весельем огласится, —
Лишь приходи. Здесь ждут давно
И рис, и спелая пшеница,
И золотистое пшено.
Горьки и солоны приправы,
Остры и сладки — все тебе!
Хрящи в ароматичных травах,
Барашек, словно лебедь, бел.
Отвар, что в царстве У[124] готовят,
Пусть будет горьковат слегка,
Зато в сосудах наготове
Сок ягодный. Из родника
Вода чистейшая в сосудах.
Подливкой будет полит гусь,
И гордый лебедь ляжет блюдом
Здесь, на хрустальном берегу.
Большой накормят черепахой...
Вернись, душа, душа, вернись!
Еды приятен пряный запах,
И он тебя не осквернит.
Здесь всяческих сластей без счета:
Мед золотой в янтарных сотах,
Крылатый кубок будет полн
Густой наливкой цвета яшмы,
Прохладой вин наполнят чаши,
Ковром цветов устелют пол.
Вернись, вернись в свое жилище,
Вернись, душа! Мы ждем, мы ищем.
Еще в разгаре шумный пир:
Бьют музыканты в барабаны,
И песни, словно сок тюльпанов,
В благословенный льются мир.
Поют: «Чрез реку переправа»,
А после: «С лотосом в руке»[125],
О, пира звонкая приправа
Подобна солнечной реке!
Уже красотки опьянели,
Румяны лица от вина.
Глаза лукаво заблестели,
И взгляды — зыбкая волна.
В своих узорчатых одеждах
Они прелестнее весны, —
Какая мысль таится в веждах?
Какие сказочные сны?
Неизъяснимо кудри вьются
Вокруг изящной головы.
По восемь в ряд, — поют, смеются
Танцовщицы, — сейчас польются
Флейт звуки в танцах огневых.
Они скользят, стройней бамбука,
В волшебном танце царства Чжен
Сплетая шелк одежд и руки,
Блистая чашами колен.
Дрожит чертог от звуков дивных, —
То зазвенел родной напев
Неповторимого мотива
Солнцеподобных чуских дев.
Он чист, величествен и плавен, —
В нем пенье с музыкой слилось,
Чтоб край отеческий прославить,
Край белых лотосов и роз.
Напевы райские рокочут,
Сменяя песню царства У,
Садится каждый, где захочет:
Отбросив правила, хохочет
Мужчина с женщиной в ряду.
Они о вежестве забыли
И пояс тканый распустили,
Чтоб вновь отведать всех сластей.
Уселись вэйские шалуньи[126],
Как в ветвях птицы-щебетуньи,
Средь очарованных гостей,
Что вне себя от их причесок, —
Таких красавиц в свете нет:
Стройны и гибки, словно лозы,
Белы, как лилии в весне.
Вот шахматы слоновой кости,
А там играют в «шесть костей».
Все разделились. Ставят гости
За ставкой ставку. Кто смелей,
Тот победит, воскликнув звонко;
«Пять белых», но опять зовут
Гостей к столу удары гонга,
Вновь струны тонкие поют.
Ах, от вина не оторваться
Ни в ночи темь, ни ясным днем!
Вновь кубки пенные искрятся
Неподражаемым огнем.
И восковые свечи ярко
Горят в подсвечниках витых,
А на востоке встала аркой
Заря, и в росах все цветы.
О, если б трепет мысли страстной
Стихом певучим зазвенел, —
Воспел бы ты земное счастье —
Единодушие воспел!
Исчерпаны вина услады,
Теперь ликуй, что дома ты
Вернись, душа, испить всю радость
Земной, единственной мечты!
Вот что хочу сказать я в заключенье:
Иду на юг я раннею весной.
Луцзяна[127] вод не радуюсь теченьем
И ни байджи, душистою травой.
Иду на юг я, государем сослан,
Зеленой ряски листики в воде.

Ни на лугах, ни в благовонных соснах —
Себе приюта не найду нигде.
Я вдаль гляжу — как все вокруг пустынно,
Лишь где-то вправо от меня Чанбо[128].
Иду на юг изгнанником безвинным, —
Сжимает сердце тягостная боль.
Здесь с князем мы, на каменистом склоне,
Охотились под сполохи зарниц.
Тогда скакали вороные кони
И тысячи летели колесниц.
От фонарей, развешенных повсюду,
Багровый отблеск лег на лик небес.
Покорный переменчивой судьбе,
И в царстве Мрака дней тех не забуду.
Я всех смирил, восстановил порядок
И колесницы вправо повернул.
Струной крученый повод натянув,
Я в дикой скачке мчался с князем рядом.
Князь-государь пустил стрелу искусно
И носорога черного спугнул...
Но звезды движутся, и день во мрак нырнул,
И больно мне, и мне сегодня грустно.
Цветы прибрежные на тропах зацвели,
И вся дорога скрылась под водою, —
Разлив Янцзы на много-много ли
Необозрим, лишь яркою листвою
Клен шелестит у берега. Мой взор
Напрасно ловит прошлого виденья.
О, сколько вод река несла с тех пор
Чрез дальние и чуждые владенья!
Я ничего не вижу из того,
О чем здесь Ян-кудесница вешала,
И лишь весна мне сердце освещала, —
Ей не избыть томленья моего...
Вернись, душа, приди, душа, восстань,
Сюда, ко мне, в погибельный Цзяннань[129]!