Лишь

Резиденция для писателей на холме близ Аравийского моря, которую посоветовал Карлос полгода назад. Путь был долгий, но наконец он сюда добрался. День рождения, свадьба – все, чего он так боялся, уже позади; впереди же – работа над рукописью, и теперь, когда он понял, что с ней не так, у него есть шанс ее одолеть. Забыты заботы Европы и Марокко; но еще свежи в памяти треволнения перелетов между аэропортами Дели, Ченнаи и Тируванантапурама. В Тируванантапураме его радушно встретила управляющая по имени Рупали и любезно проводила на раскаленную парковку, где их ждала белая «тата» с шофером. Ее родственником, как потом выяснилось. Когда шофер с гордостью показал ему встроенный в приборную панель телевизор, Лишь стало не по себе. И они покатили. Рупали – стройная, элегантная женщина с опрятной черной косой и благородным профилем, как у Цезаря на старинных монетах, – пыталась развлечь его беседой о политике, искусстве и литературе, но его так занимала сама дорога, что он едва слушал.

Такого он не ожидал: из-за домов и деревьев кокетливо выглядывало солнце; шофер гнал по раскрошенным дорогам, вдоль которых валялись груды мусора, точно их намыло приливом (а то, что Лишь принял за пляж у реки, оказалось скоплением миллиона пластиковых пакетов, образовавшимся подобно коралловому рифу); за окном – бесконечная череда магазинов, безликих, как бетонные заборы, с вывесками, рекламирующими кур и лекарства, гробы и телефоны, аквариумных рыбок и сигареты, горячий чай и «простые, сытные обеды», коммунизм, матрасы, кустарные изделия, китайскую еду, парикмахерские услуги, и золото в унциях, и гантели; приземистые храмы, роскошные, пестрые и несъедобные, как торты на витрине кондитерской, куда Лишь водили в детстве; торговки у дороги с полными корзинами блестящей серебристой рыбы, жутких скатов и кальмаров с мультяшными глазами; торговцы у дверей чайных, аптек, галантерей, провожающие машину взглядами; велосипеды, мотоциклы, грузовики (и всего парочка машин), между которыми они так лихо лавировали, что Лишь невольно вспомнил детский поход в парк развлечений, когда мать потащила их с сестрой на американские горки по мотивам «Ветра в ивах»[117], оказавшиеся сердце-из-груди-выпрыгивательным аттракционом смерти. Такого он совсем, совсем не ожидал.

Рупали ведет его по тропинке из красной грязи. Концы розового сари развеваются у нее за спиной.

– Это, – говорит она, показывая на фиолетовый цветок, – десятичасовик. Он открывается в десять и закрывается в пять.

– Прямо как Британский музей.

– Есть у нас и четырехчасовик, – парирует она. – И дремлющее дерево, которое просыпается на рассвете и засыпает на закате. Растения здесь пунктуальнее, чем люди. Вы сами увидите. А иной раз и оживленнее. – Рупали касается сандалией маленького растения, и его листья тут же сворачиваются в трубочку. Лишь внутренне содрогается. Они идут дальше и через пальмовую рощу выходят на край утеса. – А вот потенциально вдохновляющий вид.

И правда: перед ними – мангровый лес, у кромки которого Аравийское море, как безжалостный инквизитор, нахлестывает берег, устилая кипенью грешный блеклый песок. В рамке из пальмовых ветвей – клочок неба с птицами и насекомыми, которых тут не меньше, чем рыб на коралловом рифе: высоко в небе парами реют орлы, на деревьях собрались на шабаш ворчливые вороны, а желтые с черным стрекозы-бипланы развязали воздушные бои у крыльца какого-то бунгало.

– А вот ваше бунгало.

Как и все здесь, бунгало построено в южноиндийском стиле: кирпичный фасад, черепичная крыша, деревянная решетка для вентиляции. Сам дом имеет форму правильного пятиугольника, но вместо того чтобы оставить единое пространство, архитекторы почему-то решили разбить его на отсеки, где, как в раковине наутилуса, каждый следующий меньше предыдущего, а дойдя до последнего – верх изобретательности, – ты упираешься в письменный стол и деревянную мозаику с изображением тайной вечери. С минуту Лишь с любопытством ее разглядывает.

Документальные свидетельства давно утеряны, и теперь уже не выяснишь, на каком этапе все пошло не так: возможно, виной всему его спешка, а может, это Карлос Пелу тактично опустил одну важную деталь – так или иначе, вместо резиденции для писателей с творческой атмосферой, трехразовым вегетарианским питанием, ковриками для йоги и аюрведическим чаем Артур Лишь оказался на христианской базе отдыха. Сам он против Христа ничего не имеет; и, хотя его воспитывали в традициях унитарианства – церкви, скандально отрицающей Иисуса, с такими необычными гимнами, что он только в юности понял, что «Думать о хорошем»[118] не входит в Книгу общих молитв, – с технической точки зрения он христианин. А как еще назвать человека, который мастерит поделки на Пасху и Рождество? И все же Лишь немного приуныл. Не для того он ехал на край света, чтобы ему предлагали бренд, который легко достать и дома.