Лишённые родины

Той ночью слезы прорвались наружу; всё темное, что оседало на дно души, выплеснулось наружу очищающей влагой… Он обнимал ее, говорил слова любви, и они звучали не фальшиво. Ведь он всё-таки любит ее. Не так, как Адам, но это и понятно. Мужчине, чтобы любить женщину, нужно завоевать ее. Мягкое, податливое не загорается; чтобы высечь в сердце мужчины искру любви, женщина должна быть неприступна; мужчина создан для борьбы, для победы; недаром в языке любви так много воинственного: «крепость сдалась после упорной осады»… Чем он заслужил Луизу? Ничем. Она была отдана ему. Но той ночью он был ее защитником и покровителем. она доверилась ему, а не покорилась. Это было так ново… и прекрасно.

Из Гатчины в Петербург в этот раз ехали другой дорогой, через Красное Село, — во главе гвардии, отправлявшейся на осенние маневры. Окрестные пейзажи радовали глаз, но сама дорога была отвратительна; Луиза боялась, что с ней сделается дурно. Она еще не вполне уверена в своем положении, но… Неужели весной он станет отцом? Впрочем, у него еще есть время, чтобы привыкнуть к этой мысли.

***

Петухи только собирались петь в третий раз, когда Тучкова разбудил денщик: к вам генерал пожаловали. Сергей Алексеевич побрызгал в лицо водой из тазика, натянул штаны — в комнату уже входил Михаил Михайлович Философов. Просил извинить его за ранний нежданный визит и не конфузиться. Что заставило тучного, одышливого старика примчаться в Шклов из Смоленска? В груди шевельнулось дурное предчувствие. Но генерал был не встревожен, а задумчив.

Пока Тучков заканчивал одеваться (денщика выгнали вон), он молча сидел на стуле. Потом рассказал наконец, с чем приехал: попросил написать от его имени просьбу государю об увольнении его от службы. Сам он уже слаб глазами, писать не может, секретарю такое доверить нельзя: враз всем раззвонит, а в скромности Тучкова он уверен.

Не задавая лишних вопросов, Тучков достал свой походный бювар, однако руки его слегка дрожали от волнения. Михаил Михайлович продиктовал ему письмо к государю, которое, верно, уже давно составил в уме; затем Сергей Алексеевич перечитал ему написанное, Философов одобрил, сложил бумагу и спрятал за пазуху.

Обрюзгшее лицо генерала измяла огромная усталость, и чувствовалось, что не один лишь путь в сто тридцать с лишком верст тому виной.

— Чем дальше он царствует, тем более оказывает непостоянства, жестокости, несправедливости, — негромко сказал он. — А щедроты свои рассыпает также без всякого рассмотрения и делает этим больше завистливых, нежели благодарных.

Тучков молчал, но Философову было достаточно, что его слушают. Не каждому он мог сказать такие слова.

— Беспокоит меня и то, что он слишком долго царствует, и я опасаюсь, чтоб, насмотревшись его примеров, молодые Александр и Константин не остроптивели. Какая в будущем надежда для Отечества?

Тучков вскинул голову: слишком долго? Еще и двух лет не прошло… Хотя, по правде говоря, и у него было такое же ощущение. В самом деле, столько перемен, тревог, передряг уже довелось испытать, а сколько еще предстоит! Время принято измерять часами, днями, годами, но оно как строптивый конь: то мчится без оглядки, закусив удила, а то топчется на месте, хоть ты его шенкелем. Если задуматься, то время не река, текущая мимо человека, а дорога, по которой сам человек то бежит во весь дух, если ясно видит цель свою, то еле влачится, озираясь по сторонам, а то и вовсе застывает на месте, пораженный неким… чувством, заставляющим его забыть обо всём. Время следует измерять событиями. Проводимое в страданиях, оно тянется бесконечно. Счастье же длится одновременно мгновение и вечность. Это он только сейчас и понял. А что касается надежды… Генерал уже стар. Старики часто ругают молодых, считая их неисправимыми, словно не знают, что с годами люди меняются, да и характер человека не всегда лежит на поверхности, чаще скрыт в глубине, не видный невнимательному взгляду. Как знать, что думают великие князья, глядя на своего отца и государя? Осуждать его им не пристало, долг сыновний велит ему покоряться, но это не значит, что в будущей жизни они станут руководствоваться его примером.

Михаил Михайлович вздохнул, оперся ладонями на колени и поднялся со стула.

— Ну, спасибо за помощь. Поеду обратно.

— Как? Вы же только что приехали! Я сейчас прикажу самовар…

— Не нужно. Чем меньше людей меня видело, тем лучше. Прощай.

Тучков вышел его проводить, а потом велел подать себе чаю. Ему стало грустно чуть не до слез. Вот и Философов уйдет на покой — умный, добрый человек. Сколько раз он помогал Сергею Алексеевичу советом… К кому теперь обратиться в случае беды?