Лишняя Принцесса (СИ)

  Нет, надо же такое придумать! И как только им это в голову приходит: какие-то флешки, сети, интернет-кафе... И, покачав головой, Судья поспешил домой. Там его ждал нехитрый ужин и недочитанная книжка старой доброй Урсулы Ле Гуин.

  (2007)

  ВОЖДИ

  Вождь мирового пролетариата мрачно рассматривал себя в зеркальце: вчерашний фингал цвел всеми оттенками фиолетового и зеленого.

  - Эта кто, эта кто тебя? Кто тебя так? А? А? - бомжик Валера приседал, заглядывая вождю в лицо, хихикал и трясся. - Лукич, Лукич, кто эта?

  - Классовый враг. Отстань.

  Валера затрясся еще пуще.

  - Ктатовый враг! Ктатовый враг! Эта Крупа тебя втера неботь, Крупа! Да, Лукич? А? А?

  - Что, правда Крупа приложила? - спросил Николай Второй, закуривая сигаретку.

  - Какая разница! Как я теперь, с таким фингалом?

  - А что?

  - Ну как же! Все-таки вождь как-никак...

  - Да ладно, сойдет! Еще больше набегут, увидишь.

  Эх, черт! Надо ему было вчера заходить к Инеске! Знал же, какая Надька ревнивая. Вот как теперь этот фингал отразится на судьбах мировой революции? Призадумаешься.

  - Итёт, итёт! Талин итет! Убёт! Убёт!

  Бомжик Валера развернулся и, резво переваливаясь, побежал к нулевому километру - ловить брошенные наивными туристами монетки. Ему доставалось мало - другие его оттирали, и первая баба Маня - бойкая старушенция в лиловом платочке и галошах на босу ногу. Сталина Валера боялся до умопомрачения, и, брызгая слюной, рассказывал другим побирушкам страшным шепотом: "Он тену, свою тену убий! Ага! Убий! Вот уука и утохла!". Ему верили - и не верили. Но рука и правда была какая-то покалеченная - не зря же он ее прятал за обшлагом френча. Иосиф подошел, поздоровался.

  - О, Владимир Ильич! Хорош!

  - Ну ладно, ладно. Сам знаю.

  Ильич тоже побаивался Генералиссимуса. Время от времени тот впадал в запой, становился страшен. Николай звонил дочери, Светлана приезжала за отцом и уводила его - мрачного, с надменно закинутой головой, злобно ругающегося по-грузински.

  - Смотри, конкурент идет!

  - Где?

  - Да вон!

  От памятника Жукову к ним приближался карикатурный Брежнев - маленький, бровастый, квадратный, в белом кителе со множеством звезд и орденов. Он все пытался подружиться с троицей, но вожди и царь относились к нему с прохладцей, как к выскочке, затесавшемуся в их аристократические ряды. Еще бы - Ильича, например, благословил на промысел сам Папа Карло, а сходство Иосифа и Николая с прототипами было неоспоримым, особенно Николая, который, по мнению Ильича, уж так носился с этим сходством, что того гляди вообразит себя реинкарнацией Самодержца.

  Сам Ильич, если рассматривать его без знаменитой кепки, был не слишком похож, но работал над собой, изучал жесты, научился грассировать и так точно произносил: "Пр`вильной до`огой идете, това`ищи!", что сам Станиславский сказал бы ему: "Верю"! Фингал, конечно, подгадил. Попортил вывеску, ничего не скажешь. Да и похудел он в последнее время что-то. Меньше по бабам бегай - сказала бы Надька. Мда.

  Бровастый подполз поближе, и заискивающе улыбаясь, произнес:

  - Доброго вам утречка, товарищи!

  - Тамбовский волк тэбе товарыш.

  - И все-то вы, Иосиф Виссарионович, шутите!

  - Что вам, милостивый государь, собственно, надо?

  - Николай Александрович, отец родной! Ильичу мое почтение!

  - Отвалите, батенька!

  - Послушайте, что хотел рассказать-то! Вы не слышали? Говорят тут в народе - чудо!

  - Какое еще чудо?

  - Да является!

  - Кто является?

  - Брежнев придвинулся ближе и зашептал, оглядываясь:

  - Является, говорю я вам!

  - Да кто?!

  Он зашептал еще тише, и троице пришлось напрячь слух и склонить головы к низкорослому генсеку.

  - Да ладно!

  - Будет врать-то!

  - Что это вы, в самом деле, Леонид Ильич, всякую чушь повторяете.

  - Да ей Богу! Да вот... вот Валера не даст соврать! А? Валера?

  - Говотят, говотят. Явтяется!

  - Да ну вас!

  - Идите уже, идите! Вон, турист пошел, работать пора.

  Из-за собора Василия Блаженного поднималось солнце. Освещенная его косыми лучами Красная площадь сияла серебряной брусчаткой. Площадь была оцеплена, около ГУМа стояла милицейская машина и двое ментов, прислонившись к ней, курили. Посреди площади черной кучкой лежала спящая собака - местная, прикормленная. Редкие еще с утра туристы толпились за оцеплением, поглядывая на Мавзолей. В Казанской и Иверской служили, экскурсоводы зазывали приезжих на прогулку по Москве, вожди и царь позировали японцам, а Брежнев сидел поодаль, под хвостом коня Жукова, и около него уже переминалась с ноги на ногу молодая провинциалка. "И чем он их берет, ты подумай! - возмущался про себя Ильич, принимая привычную позу вождя, общающегося с ходоками. - Какой из него Брежнев! Так нет..."