Лишние дни

Тропинка, спуск, подъём. Умывальники — наши родники. В умывальниках не вода, а минералка: мощный, до пузырей, напор с огромным количеством микроэлементов, придающих жидкости модный рыжий цвет и мягкий металлический привкус. Набираем.

Окидываю взором лагерь — ностальгия, ага: рядом совсем эМЖо «Зелёный домик» (название, конечно, произошло от синего окраса строения), дальше — корпуса, столовая, волейбольная площадка, лавочки, турник, флагшток, возле которого однажды ночью…

* * *

Ночь разбивает квазисонную тишину знакомым с детства хитом. Играет Гимн Советского Союза.

СЛАВЬСЯ ОТЕЧЕСТВО НАШЕ СВОБОДНОЕ
ДРУЖБА НАРОДОВ ВЕЛКИЙ ОПЛОТ
ПАРТИЯ ЛЕНИНА СИЛА НАРОДНАЯ
НАС К ТОРЖЕСТВУ КОММУНИЗМА ВЕДЁТ…

— Про дружбу народов слегка погорячились.

— Покурим, — соглашается со мной Кабан.

Аккуратно выползаем на балкон. Изучаем обстановку, вдохновенно превращая табак в пепел. Возле флагштока, освещённого фонарём и славного ежевечерними линейками, что-то происходит. Опаньки, это ж наши учителя!

Выстроились в шеренги, руки застыли в пионерском салюте, на шеях повязаны алые галстуки — где откопали? — столько лет прошло, мой давно тряпочкой для вытирания пыли прохудился.

По тросику, натянутому вдоль мачты, рывками подымается…

— Олег, шо это… красное?

— А, это они вчера у Бровы экспроприировали. Видел, у него шорты были, из флага «Победителю соцсоревнования» сшитые, с Кремлём на жопе? Так вот это те шорты и есть.

— Шорты?!

— Шорты.

— А чего это они? — а в голове: путч, заговор, секта, массовый психоз…

— Они на шашлыки собрались, я сам слышал. В столовой неделю уже мяса не дают. А перед шашлыками, видать хорошо подкрепились. Водочкой.

— А-а-а, — успокаиваюсь: коль подкрепились, значит норма, а я-то, фантазёр, ёлы…

Гимн смолкает. Шорты в предельно-подъёмной точке провисают спустившим членом: ещё красным, но уже вялым вследствие полнейшего штиля, или по другой политической причине.

Учительницы с трудом различимого женского пола — медлительные коровы! — покачивают обширными ягодицами в направлении посадки. Терминатор, физкультурник, переебавший половину этого стада (и примерно столько же старшеклассниц), и Алексей Николаевич, просто хороший человек-историк, возвращаются в корпус. Спустя недолго, громко звенят рюкзаками и ускоряются вслед ушедшим в леса, сгибаемые тяжестью также шашлычных сумок. Пастухи, хе-хе, чабаны.

Пару-тройку часов спустя. Было: распитая с девочками водка. Сейчас: сладкая нега и никотиновое желание, жить всё-таки можно даже без шашлыков. Я сижу на балконе, курю и смотрю на фонарь, демаскирующий асфальтовую дорожку. Вокруг фонаря вьются насекомые: разные, но преимущественно комары. Неторопливо перемещаю фокусировку зрачков на беременно-полную Луну и задумываюсь: а какие насекомые возле Луны круги наворачивают? не ну, без кровососущих не обошлось, понятное дело…

…я пою эту песню для Тех, Кто Свалился С Луны…

— Идут, — голос Кабана вторгается в моё уединение.

— Кто?

— Стукач и Каркуша.

С трудом возвращаюсь в реальность. Можно сказать, с Луны падаю. Какой Стукач? Какая Каркуша? А-а, Стукач и Каркуша.

Стукач — это Мина Васильевна, она ещё мою матушку «рідної мови навчала», ей лет семьдесят, не меньше. А погремуху Стукач она заработала у флагштока в этом колхозном году, когда на линейках обличительно зачитывала списки «палат с претензиями»: постели не застланы, сгущёнка равномерным слоем покрывает треть запорошенного сигаретным пеплом стола, включая лобзиком попиленные ножки (кто-то ж не поленился — из дому инструмент приволок), сломана тумбочка, на дверце накарябано неприличное слово (писал мужчина — девочкам такое знать ещё рано), наблёвано морковью и солёными огурцами в углу, причём поверх вчерашних яблок и арбузов…

Критику никто не любит, вот потому Мина Васильевна стала Стукачом. А ещё она обожала рассказывать о моих грязнючих и офигительно вонючих носках. Детишки дружно ржали, но мало кому известно, что благодаря любимым носочкам — расцеловал бы, родимые! — я чуть ли не единственный на весь лагерь остался при сигаретах.