Лишний

— В первый день, когда ты прилетел, я была на похоронах, как и ты, Андрей. — Катя говорит мне это через отражение в зеркале.

— А ночью?

— Нет. Зачем мне? К тебе приезжал Алекс.

— Откуда ты знаешь?

Катя поворачивается ко мне и целует в губы, а потом резко открывает дверь и убегает.

Я возвращаюсь в свою комнату и не подхожу к окну.

— Пап? Это Андрей.

— Ты у меня определился.

— Хотел кое-что попросить…

— Денег еще?

— Нет.

— А что тогда?

— У тебя должны быть кассеты. Когда я был маленьким, ты нас постоянно записывал на камеру. Дай мне их посмотреть.

— Тебе совсем нечем, что ли, заняться?

— В смысле?

— Хватит курить уже.

— Но мне нужно посмотреть и понять…

— Что тебе нужно понять?

— Что-то.

— Ты обдолбанный!

(гудки)

— Нет! Не-е-е-ет! Не…

Перезваниваю. Женский голос говорит: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Смотрю на часы. 04:28 утра.

Когда просыпаюсь, в комнате сильно пахнет сигаретами, хотя не припомню, чтобы я в ней когда-либо курил. На телефоне куча уведомлений от Кати и одно от папы. Свайпаю сообщение отца, и на дисплее загорается: «Тебе пора обратно. Могу оплатить билет». Мне хочется ему что-то ответить, но я просто смотрю на сообщение минуту и начинаю печатать: «Это ты во все…» Удаляю. Снова начинаю печатать и снова удаляю. Закрываю переписку, так и не ответив. Свайпаю сообщение от Кати. Ссылка на телеграм-канал. Под ним четыре сообщения: «Андрей», «Пиздец», «Мне страшно, я не знаю, что это за хуйня», «Позвони мне». Меня пробирает дрожь, кажется, я понимаю, о каком телеграм-канале идет речь. Да, это «Невиновных нет», и на дисплее появляется старая фотография Алекса: убитый взгляд, коричневые шорты и майка с надписью: «Завтра не будет». Фотография обрезана, и я точно знаю, что недавно держал ее в руке. На снимке есть еще два человека: я и Катя. Под фотографией подпись: «Простите, что поздно. Фотку долго не могли подходящую найти». Меня начинает трясти от страха, становится слишком холодно, а запах сигарет по-прежнему стоит в комнате. Я откидываю телефон и закрываю лицо руками. В голове проносятся страшные мысли, я кидаюсь в сторону стола и начинаю искать ту самую фотографию, где Алекс, я и Катя с молотком. Я достаю все записные книжки, раскидываю их на полу и не могу никак найти эту фотографию. Я вожусь минут пять, а когда начинает сводить дыхание, поднимаюсь и вижу, что фотография просто лежит на столе. И страх от того, что здесь кто-то был ночью, достигает такого уровня, что я беру телефон и выбегаю из комнаты.

В гостиной никого. Открываю спальню мамы — пусто. Подхожу к комнате Юли, проворачиваю ручку, открываю дверь — пусто. Возвращаюсь обратно в гостиную. У вытяжки стоит пепельница, в которой лежат четыре истлевших окурка, рядом стоит початая бутылка белого вина. Телевизор показывает рекламу, в которой темнокожий парень в одних трусах скачет на белой лошади. Пахнет сигаретами. Из холодильника достаю бутылку воды, залпом выпиваю. Отправляюсь в душ.

Долго смотрю на себя в зеркало, понимаю, что стоит побриться, но не хочется. Под глазами темные мешки, а в самих глазах страх. Чищу зубы и отправляюсь в душ, где сажусь на пол, прижавшись к стенке, и смотрю, как капли горячей воды летят на меня, но от них мне не становится теплее, и тело начинает содрогаться — то ли от холода, то ли от сильного страха.

Катя устраивается напротив меня, а я сижу, не снимая темные очки. Она заказывает двойной эспрессо и просит вынести на веранду пепельницу. Я заказываю американо и шоколадный эклер, смотрю в сторону дороги, по которой проносятся две кареты скорой помощи, а за ними несколько простых машин. Катя нервно закуривает и поворачивается туда же. По улице идут люди в серых костюмах, студенты, влюбленные пары, у фонарного столба на коленях побирается бабушка, ее взгляд уставлен в асфальт. Даже закрадывается мысль, что под платком может быть кто угодно. Все проходят мимо, но из ее пластикового стакана торчат несколько купюр. На картонной табличке черным маркером написано: «Помогите». Мне хочется пойти и кинуть ей в стакан денег, но я не уверен, что это поможет, поэтому я остаюсь на веранде с Катей, у которой испуганный вид и дрожащая тоненькая сигарета между пальцев, а мне наконец-то становится жарко, и я прошу, чтобы принесли колы со льдом и лимоном.

— Что это вообще за херня-то? — говорит Катя и снова затягивается. Официантка ставит пепельницу, но Катя этого не замечает. — Кто ведет этот сраный канал? И на что они намекают?

— Я понятия не имею. Мне тоже непросто, — говорю я и смотрю на то, как официантка выносит кофе и эклер в виде продолговатого зайчика.

— Там же… там, блядь… там и Мира была, и сейчас Алекс еще. Это все странно. — Катя стряхивает пепел по-прежнему на веранду, а не в пепельницу.

— Ты хочешь сказать…

— Я боюсь что-то говорить, потому что… потому что боюсь, Андрей, — ее потряхивает. — Просто боюсь.

— Мы пока ничего не знаем. Ну и не понимаем.

— В том-то и дело, блядь! — Катя наконец-то замечает перед собой пепельницу. — Ты вообще листал этот канал? — спрашивает она.