Лишний человек

– Хм, – я пожал плечами, пронзая хитрые глаза собеседника клинком жгучего презрения, – это бред. Человек по природе своей одинок. Каждый из нас одинок. Я одинок.

Мой зеркальный враг снова вскочил и нервно заходил по чёрной шершавой земле.

– Нет, это невыносимо, – бормотал он, – не лезет ни в какие ворота. Да это нечто из ряда вон выходящее! Он издевается надо мной, – обратил лицо к невидимой публике, – слышите? Он хочет сделать из меня себя самого… Словом, чу-до-ви-ще!

– Я ничего не хочу из тебя сделать. Я мечтаю тебя уничтожить, – честно признался я.

Мой кудрявый безумец обиженно поджал толстые губы.

– Я тебя уничтожу!.. – фыркнул. – Иди-ка ты к чёрту, папочка! Я могу жить и без тебя. Сам, понимаешь? Сам! – от возмущения мой герой так всплеснул руками, что пребольно ударил их о стенку. Он страшно выругался. Я озадаченно посмотрел на него: и где только нахватался таких слов?

– Хорошо, – сказал, – живи сам, – я сделал вид, что собираюсь спать.

Он растрепал длинные рыжие кудри и пробурчал:

– Я сам найду Марию и сам её поцелую.

Я открыл рот от изумления: что это значит? Откуда он знает? Откуда он всё знает?

– Никакой Марии не существует, – я постарался сказать это как можно спокойнее, но дрожь в голосе выдала моё душевное смятение, – ни про какую Марию я и не собирался писать, – жалко пробормотал я.

Мой своевольный приятель насупился.

– Вот враньё не люблю. Я всё о ней знаю, – юноша приблизился ко мне так, что я чуть не задохнулся от его разрушительной близости. – Мария должна быть моей. Я её поцелую, и мы вдвоём покатимся в ад, – он усмехнулся и постучал по моему затылку. – Здесь… всё это вот здесь… Разгадка… Ключ ко всему…

Тогда он исчез, а я… отчаянно умер, стиснув зубы и не произнеся ни звука.

Прошло ровно девяносто лет с тех пор, как я начал существование внутри закупоренной бутылки. Ровно девяносто – я считал каждый день, и каждый день считал за один год, потому что в нём ровно 365 временных отрезков, 365 обличий уныния. Уныние – это порок, и я 32850 раз грешил и упивался собственным грехом.

(Я не мог не вести счёт – это стало моей биологической потребностью, гораздо важнее еды и сна).

Копаясь в глубинах ничего не значащих цифр, я цеплялся за нити оставшихся кусков жизни. Так я прожил ровно 140 лет… И спрашивал: «Сколько ещё продлится это изысканно-бесполезное мучение?» Никто не дал мне ответа. А мой герой… За него думал я сам.

Я не хотел выходить наружу и опять лечить ожоги от воспалённого солнца. Эти грязные, исчирканные древними ножами стены вполне меня устраивали. Мои ногти обожали прикасаться к неровным фигурам камней и насиловать их маленький мозг. Мне казалось, я здесь родился. Да-да, в этой самой пещере. Она заменила мне и мать, и отца. Она сделала из меня безумца. Она – мой микрокосм, мой рай и мой ад, моя страсть и моя петля, мое добровольное изгнание… Я сказал: добровольное, и я прав. Я сам обрёк себя на страдание. (Кажется, я так беспощадно повторяюсь! Кто-то однажды сказал именно эти слова… А, впрочем, в чём я виновен, если все слова уже были кем-то сказаны?) Мои мысли вызывают у меня отвращение к творчеству. Но мой друг и мой враг в одном обличье некогда шепнул: «Слова стары как мир. Другое дело – их сочетания…» Их-то точно выбираю я и только… я ими управляю. Я никогда не размышлял раньше так, как сейчас, моё подсознание прорезали лишь бледные оттенки мыслей. Но здесь, в этом обиталище кромешной тьмы, я впервые начал думать… и хоть бы кто-нибудь зарезал меня за это!

Одиночество, знаете ли, уродует человека. Оно хлещет его плетьми по голому телу. Представляете, сколько кровавых пятен впитывает в себя стянутая кожа? Впитывает и растворяет, скрывает. Все мои пятна у меня внутри.

Иногда мной овладевала необоримая тоска. Тогда я подходил к замурованному выходу и пинал, кричал, бил кулаками. Как будто всё это могло хоть как-то помочь. Я ведь был в беспомощном состоянии. Один, в замкнутом пространстве, припадал к холодной земле, боясь поцеловать человеческие кости… Останки древних людей, неизвестных мне, незнакомых, окружали моё худое, болезненное тело. Поначалу я старался ступать осторожно, чтобы не нарушить чужой покой. Но потом закрыл глаза и бросился ниц. Пополз, как змея. Горячка застала меня врасплох и закидала моими же собственными выдумками.