Лишний в его игре

— Да, даже если он окажется серийным убийцей. Она может осуждать его, поспособствовать его аресту, но не разлюбит. Любовь матери к своему ребенку не разрушить ничем. Это самая сильная связь из всех возможных.

Я жадно ловлю каждое слово — и пытаюсь понять, почему у меня в семье все не как у других. Может, мне и стоило бы прямо рассказать ей о том, что у нас творится, но я не хочу ее расстраивать. Она будто слышит мои мысли и смотрит так, что хочется куда-нибудь от нее спрятаться.

— Даня, я не буду давить на тебя и выпытывать информацию. Но я прошу: не молчи. Если тебя что-то тревожит дома, пожалуйста, скажи мне. Любой сложный вопрос мы постараемся решить вместе, хорошо?

— Хорошо, — стыдливо киваю я чашке.

В один момент у меня пропадает желание задавать вопросы, все острее хочется сбежать. Я перевожу тему, а через десять минут прощаюсь и ухожу к себе. Я так и не задаю вопрос, ответ на который мне важно от нее услышать: можно ли полюбить чужого ребенка так же сильно, как своего?

Раз за разом я сравниваю Катерину и Нонну, накладываю один образ на другой. Пытаюсь представить на месте Нонны Катерину Николаевну… Но это практически невозможно: они невероятно разные, и куда легче представить себя на месте Ярослава.

Нонна напоминает старую унылую детскую площадку. Скрипучую карусель. Железную горку с опасно торчащей острой кромкой металла. Эта площадка когда-то была яркой, но теперь краска поистерлась и поблекла, обнажила ржавую сущность. И она охотнее подарит тебе столбняк, чем радость.

Катерина похожа на ясную морозную зиму за окном. На горячий чай с малиновым вареньем и пирог с яблоками. На теплый вязаный шарф, еловые ветки в вазе и снежинки из бумаги. А больше всего — на волшебный сундучок «Милки-Уэй», который в третьем классе всем одноклассникам подарили в школе на новогоднем утреннике. Но я так и не получил свой сундучок: мама не сдала деньги на подарок.

Ярослав

12

Гуляю с компанией. Промозгло, противно, друзья предлагают пойти в кино.

— Я пас, на нуле, — огорченно говорю я.

Это правда. В последние дни я клянчу у мамы деньги на школьные сборы, которые, естественно, игнорирую, на несуществующие дни рождения и развлечения, на новый телефон — сказал, что старый потерял, но на самом деле я продал его одиннадцатикласснику. Так я хочу накопить на новый стафф.

Обращаюсь к Никитину:

— Ты же мне займешь?

— Извини, у меня у самого еле-еле хватает, — уныло отвечает он.

Смотрю на других. Они мотают головами.

— Гоу тогда в падик погреемся, это бесплатно, — предлагаю я и делаю шаг в сторону ближайшего дома. Но друзья остаются на месте.

Я разворачиваюсь и смотрю на них. Они переглядываются.

— Чего? — хмурюсь я.

— Машка в подъезд не хочет, — оправдывается Никитин.

— Да, я очень хочу на «Эффект бабочки». — Она потупляет взгляд.

Остальные стыдливо молчат.

— Ладно, если хотите кино, погнали ко мне. У меня новый сборник ужастиков есть, я еще ничего не смотрел. — Видя, что друзья по-прежнему колеблются, добавляю: — Попкорн пожарим. Мазер допоздна не припрется.

Никитин с мольбой смотрит на Машу. Он готов поддержать меня. Но Маша капризно надувает губы и жалобно протягивает:

— Эффект ба-абочки…

Лена добавляет:

— Ненавижу ужастики.

Рысев виновато протягивает:

— Рик, ну раз девчонки просят…

— Ну тогда наскребите и мне на билет.

Друзья роются по карманам — не находят. Невольно я обижаюсь:

— Блин, чуваки, я столько раз за вас платил…

— Ну, Рик, ну что нам сделать? — разводит руками Фиалкин. — Были бы лишние, так без вопросов бы дали.

Маша близко подходит ко мне, кладет руки на плечи:

— Рик, извини. Можешь меня одну проклинать, я очень хочу на «Эффект бабочки»! В следующий раз все вместе сходим.

— Ну, Рик, лапочка, прости нас! — Лена треплет меня по голове, как ребенка. — Мне завтра денег дадут, и я тебе в школе извинительную булочку куплю.

— Слойку. Две. И компот, — бурчу я.

— Ура, мы прощены! — радуются девчонки.

— Холодно стоять. Пойдемте! — Маша переступает с ноги на ногу.

— Уверен, фильм окажется унылым дерьмом, — ворчливо говорю я на прощание. — Не усните там! Адьос!

Ребята идут к кинотеатру, я — в сторону дома. В груди словно разрастается черная дыра, настроение падает. Почему-то раньше, если у кого-то не хватало денег на развлечения и никто не мог добавить, мы просто никуда не ходили. Это было чем-то вроде негласного закона: один не может — не идут все. А сейчас — впервые! — без денег оказался я, и про этот закон почему-то все забыли.

Бесцельно слоняюсь по дому. Скучно, тошно, хоть вешайся. Ненавижу оставаться один. Одиночество — полное дерьмо. Как было бы здорово сейчас смотреть со всеми кино…

Звонят в дверь. Кого еще принесло? Открываю. На пороге стоит Антон. Под курткой — футболка со «Звездой смерти», и традиционный рюкзак-гроб тоже на месте.

— Йоу! — Я удивлен его появлению, и традиционное приветствие вырывается как-то само.

— Я к Катерине Николаевне на занятие, — смущенно говорит он, вцепившись в лямки рюкзака с такой силой, будто это крепления безопасности на американских горках.

— А ее нет, — объясняю я. — Она сегодня весь день в универе.