Листея 2

– Не знаю как, но они подменили оригинального Гадюкина “А”, Гадюкиным “Б”, где вариант “Б” подставное лицо. Крашенный казачок.

– Звучит не очень как для следственной теории. У вас вообще есть подставы так считать?

– Помнится мне очень чудесный случай, когда парочка студентов пыталась украсть скифскую пектораль, и был среди них самородок дела, по совместительству водитель, единственный выживший в погоне – Герман Блохин. Если сокращать, это он, по визуальной схожести, точно он. Крашенный казачок “Б” – Блохин. Да и по виду не скажешь, что этому человеку 34 года.

– Догадки догадками, Мирон Валентинович, уж не обессудьте.

– Вот смотрю, вот знаю же, что это он, но взять не могу, не могу…, – он уже испытывал похожее бессилие. Мирон отлично знал, что его предыдущий напарник – Андрей Вишневский, работал на картель, старался сливать все данные дела преступникам. Тот случай закончился плачевно, Трубецкий не мог сдержатся перед своей беспомощностью и совершил самосуд. Эти мысли нагружали голову, вводили в дурман…

– Вам плохо?!, – резко обернувшись и взглянув на побледневшего Мирона, вскрикнула Лиза.

– В норме, в норме, кха-кха-кха, – его кашель, похож на марш корабля-ледокола в океане, – смотри, вышла подружка, – он указал пальцем на ветреную Надежду, что только вышла из заведения, – пакуем?

– Сами говорите, нету у нас права паковать их, – отвечала Елизавета.

– Вот такая вот мадама, – комментировали между собой произошедшее Герман с Филиппом, – лучший картельный материал, он все прекрасно понимает, но столь податлив, как рабочий инструмент и столь умна собой, что лучшего кандидата для нашего дела и не найдется.

– Помни, Слава, у нас только одна попытка, только одна попытка узнать когда будут перевозить пектораль, – Голденберг пытался усмирить пылкий нрав товарища, – уже и не говорю о самой краже. Ты уверен в своей затее?

– Не смеши меня, Филя, все давно решено. Главное чтобы ты следовал своей части плана, тогда проблем не возникнет, – опустошив стакан до дна, блондин только глянул сквозь него и ухватился за другую бутылку, – медовый коньяк, вкус первой страсти, первого дела, отличный выбор, – откупорив бутылку он опрокинул в емкость горячительной жидкости.

– Мне бы твоей уверенности, – продюсер сложил руки к груди и осмотрел зал, – не хочу скатываться в нравоучения Иакова, но твой риск однажды не оправдается.

– Последний риск, последнее дело! Я должен пойти на это, а вот какой итог мне предписала вселенная, узнаем когда придет время!

– Не знаю как дожил до своих лет, веря в предписанность вселенной. Эзотерика мать её, тьфу, – сняв свои массивные очки он протер глаза.

– Фатализм называется и никак не относится к Эзотерике.

– Да-да, – вздыхал другой, – Иаков посвящен в детали плана?

– Он посвящен в свою часть, большего не надо, все схвачено.

– Чудные какие, до сих пор сидят, – сделав еще один снимок Мирон продолжал наблюдение, – госпожа Лиза, нам тут ловить нечего.

– В участок?, – будто у напарника спросила девушка.

– А вы задорная! Коль настаиваете, – Мирон привел свою железную махину в действие, – почему не пручалась? Почему не начала визжать чтобы я убрал руки? Мы же за твоей подругой и отцом, как никак, слежку ведем, хотя не мне тебя судить. Если хочешь половить гадов, принимаю каждого.

– Сами спросили, сами ответили, хах, потешно.

– Уже привык, что хожу, как уебаным мешком, один, уж не обессудьте, – пародируя манеру девушки, закончил Трубецкий, – а это нормальная практика, так родную дочь выкидывать?

– Если вы о произошедшем у входа, то вполне себе. Папеньке не нравится когда я интересуюсь его делами, не нравится когда я просто маячу перед глазами. Он постоянно оставлял меня на попечительство нянькам, всегда был слишком занят чтобы как-то со мной взаимодействовать.

– И как ты себя чувствуешь после такого?, – отлично понимая, что он такой же Мирон решился задать каверзный вопрос.

– Знаете, иногда думаю, что никому не нужна. Занимаюсь делом, к которому меня выдрессировал отец и так гордится этим после всего, тьфу.

– Ты же хороша как актриса, – заметил Трубецкий.

– Возможно и так, но это скорее работа, я не знаю, что такое чувствовать персонажа, не знаю, что такое играть персонажа. Я как машина, которая просто выдает нужную эмоцию по щелчку пальца и все этому радуются. Я потешна для них.

– Я такой же, если тебе станет легче, я бросил своего сына на ветер ради книжной “справедливости”, – он крепко прижался руками к рулю и неподвижно смотрел на дорогу, – мне очень обидно слышать о твоих чувствах, ведь понимаю, что Вася чувствовал то же самое.

– Но Вася счастлив, у него есть друзья, карьера, он чувствует жизнь, он играет, радуется, творит, нашел себя и свое место. А главное – любит вас, уважает как отца.

– И я его люблю, – выдохнул следователь, – как же иногда сложно просто сказать.

– Воспитывая его черствым к себе, притупились и сами.

– Притупленный уже как полтора десятка лет хожу, ха-ха, привык, проф. деформация называется.

– А что случилось с матерью Васи?