Читаем Листы имажиниста (сборник) полностью

Листы имажиниста (сборник)

Но, может быть, над прекрасными могилами можно выучиться жизни не хуже, чем на шумных перекрестках.

Имажинизм внес в историю поэзии впервые разработанные проблемы материала, над которым работает поэт, опроверг многие заблуждения натурализма и разоблачил обманчивый и внешне привлекательный вид троянского коня футуризма, в брюхе которого помещался старинный враг поэзии – абстракция лозунгового слова.

В тот день, когда перед мастером и перед читателем снова возникнет проблема воздействия искусством как лиризмом, быстро отпадут те однодневки, которые сейчас претендуют на мнимовечное существование.

Читатель и писатель, 1928, 1 февр.

Приложение

Рюрик Ивнев⁴⁸

Выстрел четвертый – в Шершеневича

Как сильно совесть грызла людей в прежние времена! Какие у нее были хорошие зубы! Почему ж теперь этого нет.

Ницше

Печь снится к печали.

Народ, поверие

А мне бы только любви немножечко Да десятка два папирос.

Вадим Шершеневич

Я молюсь на червонную даму игорную,

А иконы ношу на слом,

И похабную надпись заборную

Обращаю в священный псалом.

Вадим Шершеневич

Если меня и Есенина связывает «Россия», «Заря», «Лай», то что связывает нас, – тебя, единственный в своем роде Вадим, и меня? Только имажинизм, только школа, только партия, только дисциплина.

Впрочем, нас связывает еще кое-что. Ты догадаешься, что́ именно, если обратишь внимание на конец письма.

В жизни не встречал я более мне чуждого человека.

В 1912 году, когда мы встретились впервые, ты мне показался настоящим человеком, настоящим поэтом. С годами туман рассеялся, и я увидел, что ты не существуешь. Нет человека. Есть «кровяная машина», человек-кукла.

Мясо, кости, мускулы и все, что полагается иметь человеку, но главного, человека, – нет.

Я это говорю совершенно серьезно. Присмотрись к себе. Подойди к зеркалу. Ты увидишь свое изображение, ты увидишь существо, подобное человеку. Это существо будет улыбаться, делать жесты, но во всех этих жестах и улыбках ты не найдешь и тени человеческой жизни.

Недаром, женщина, которая знает тебя лучше других, обмолвилась в разговоре со мной такой фразой: «Он веселится часто, почти все время, но у него такое мрачное, такое тяжелое веселье». Это сказано замечательно верно. Твое мрачное веселье составляет сущность твоей натуры. Веселье твое мрачное потому, что оно не настоящее, нечеловеческое. Где-то внутри, далеко, в глубине, ты сознаешь, что ты не человек, и это тебя угнетает.

Ты думаешь: «Всё как у человека, а человека нет».

Ау! Где он?

И ты перекликаешься со своими стихами, но…

Как аукнется, так и откликнется.

И стихи тебе отвечают таким же мрачным весельем.

Чего-чего в них только нет.

Тут и «стаканы копыт», «серебряные улитки слез», и «фалды жизни», и «бабочка июня», которая «вылупляется из зеленого кокона мая», тут и «балансы великолепных дней», «тротуары, где пряди снега завиваются височками чиновника»…

Словом, весь арсенал слов и образов площади, улицы, сутолоки, движения. Как будто назло кому-то ты хочешь показать – смотрите, какой я живой.

А из твоих глаз глядят восковые зрачки куклы.

Ты не живой и не мертвый. Ты просто предметный. Случай необыкновенный, изумительный. Двигающийся предмет.

На улицах Москвы как в огромной рулетке.Мое сердце лишь шарик в руках искусной судьбы.

Шершеневич

В этих строчках есть какая-то подсознательная правда.

Человека нет. Поэта нет. Сердца нет. Вместо сердца шарик. Холодный стеклянный, чужой для всех и для тебя прежде всего.

И хотя ты решил ждать:

И ждать, пока крупье, одетый в черное и серебро,Как лакей иль как смерть, все равно, быть может,На кладбищенское зероЭтот красный шарик положит.

Шершеневич

Но напрасно – предметы не умирают. Они «бессмертны».

Люди любят, ненавидят, они к чему-то стремятся и чего-то добиваются.