Листы имажиниста (сборник)

Правда, некоторые из этих рассуждений покажутся нам чуждыми. Нам непонятны упорные стычки с александрийским стихом, разбор значения в стихе «E muet»⁴⁹ и т. д. Но если мы займемся легкой аналогией, то увидим, что роль александрийского размера у нас играл и играет четырехстопный ямб, наш казенный размер, – и нам делается понятна ненависть против этого временщика. «E muet» у нас как будто бы не существует (произносимость твердого и мягкого знака, долгота «ять» и «е» у нас еще не разобраны), но разве нет у нас слогов с непроизносимой гласной[74], напр., в словах сентябрь, центр, люстр, алебастр и др., и разве мало пролили чернил за их произносимость?

Почти все остальные мысли французских теоретиков, предлагаемые здесь, могут быть применены к русскому свободному стиху даже без аналогий.

Рассуждения Вильдрака и Дюамеля не всегда новы для поэтов, но они будут новы для публики. Зачастую они очень и очень проблематичны и даже трудны для понимания, но это только потому, что всякие теоретизирования в области искусства трудны, а кроме того, мы вообще не привычны к поэтическим теориям. У нас до смешного легкий и популярный «Символизм» А. Белого почитается трудным, и мы предпочитаем писать плохо, но не учиться, забывая, что для открытия Америки необходим был хороший мастер, умевший обшивать дно корабля, и что для поэта так же не постыдно и необходимо учиться законам стихосложения, как для художника – законам красок, а для столяра – мастерству рубанка.

Что касается нашего перевода, сделанного с парижского издания 1910 г., то мы совершенно сознательно оставляли без поэтического перевода почти все примеры. И в самом деле, как можно переводить пример, данный только для наглядности формальных особенностей? Можно или передать точно содержание и уничтожить форму и ее особенности, но тогда отпадает смысл примера, или сохранить форму, совершенно изменив содержание, но иногда содержание и форма неразлучны.

Ввиду того что имена Ш. Вильдрака и Ж. Дюамеля мало популярны даже в поэтических кругах России, мы считаем нелишним сказать два слова об этих поэтах.

Вильдрак и Дюамель почти целиком примыкают к школе сциентизма, научной поэзии, руководителем которой является Рене Гиль. Некогда они, вместе с Рене Аркосом, Эс. Вальдором и др., образовали любопытную колонию «L’abbaye»⁵⁰, где сами печатали свои книги. По теории сциентизма, поэзия есть верховный акт мысли. Отвергая поэзию субъективную, эгоистическую, запечатлевающую случайные переживания поэта, облеченную в романтику, в мир условностей, лишенную пророчества, сциентизм ищет поэзии сознательной, раскрывающей строго и научно обоснованное миросозерцание. Своим синтетическим методом поэзия должна дополнять аналитический метод науки. Сила поэтического провидения и прозрения легко может перелететь через те барьеры Неизвестного, которые являются непреодолимыми для грузной научной мысли. Рене Аркос пишет: «Наша поэзия хочет мыслить научно, но это не мешает ей остро чувствовать. Эмоция возникает и из раздумий». Для поэта необходимо познание и изучение точных наук; не были ли Гете, Дант и др. самыми просвещенными людьми своей эпохи? Только знающий до конца то, до чего дошла мысль, может быть современен в своем чувстве, утверждает Рене Гиль.

Ныне произошла некоторая перегруппировка, и «L’abbaye» распалась, но остался сциентизм, остались прежние устремления. Убеждения могут измениться со временем, но, если они были убеждениями, а не позой, перемениться они не могут.

Тщательная разработка вопросов формы у представителей научной поэзии наглядно доказывает, как неправы были немногочисленные ученики Рене Гиля в своем понимании сциентизма в России. Они в жертву мысли принесли форму; они, юноши двадцати лет, заполнив свои строки словами «космос», «миазмы» и научными терминами, полагали, что они постигли науку, что они знаменосцы сциентизма. На самом деле, может быть, именно они и оттолкнули поэтов в России от подлинного сциентизма. О том, как разрабатывают законы формы подлинные сциентисты, можно судить по тому, что, если книжка Вильдрака и Дюамеля только наброски, блокнотные заметки, то у Рене Гиля существует, еще не переведенный на русский язык, довольно объемистый трактат о слове, ряд статей о форме. Именно под влиянием Рене Гиля и его изысканий был написан Рембо в свое время знаменитый сонет «Гласные».

Мы будем считать свою задачу выполненной, если эта книжка повлечет за собой более детальное изучение трудов сциентизма в подлинниках, а может быть, и перевод их на русский язык.

Вадим Шершеневич

Предисловие

Эти страницы рождены нами обоими в те часы, когда, склонившись над одной и той же книгой стихов или над последним произведением одного из нас, мы сближались в одинаковом понимании, в одинаковом устремлении.