Лита

— Хорошо сказал. Кто этот мудрец? И не будь ты таким гордым — взять сигарету целое событие. Я тебя сегодня угощаю. Расслабься.

Я благодарю его, кивая головой. После третьей кружки меня повело. Я ничего не ел с утра и пытаюсь удержаться на сушках. Но Марек поднимает очередную, видимо, у него осенняя жажда. И после пятой я пьянею. В голове приятно кружится, и только легкое раздражение от голода. Мелькает чье-то лицо. Я вздрагиваю. Это уж мне точно кажется.

— Тебе нужно возвращаться в институт?

Я приставляю ладошку ко рту. Дышу.

— Уже не нужно, — говорю я, и он смеется.

После шестой он заказывает еще по четыре. Тетка сияет ему, как северное сияние. (Как Большая Медведица — звезде.)

Я люблю соленые сушки и жую их, не останавливаясь.

— Ты когда ел последний раз? — спрашивает Марек и смотрит на свои плоские модные японские часы.

— А что?

— Поедем пообедаем в «Национале», а потом заедешь ко мне. Ты же совсем раздет. Эти замшевые сапоги ты купил у меня два года назад. На Западе никто не носит ничего два года.

— Я люблю Восток!

Он рассмеялся от неожиданности.

— Поехали, поехали!

— Мне нужен мой консультант, я не могу без моего советника!

— Я ее знаю?

— Нет, я ее никому не показываю, никуда не вывожу.

— Держишь в клетке? Такая красивая или страшная?

— Я себя держу в клетке: подальше от нее.

— У вас в России все со страстями.

Опять мне кажется… — что мне кажется. Я отпиваю из кружки.

— А у вас?

— У нас это просто е…я зовется. Иногда это перемешивается с феллацио.

Он смеется, мы чокаемся кружками. Начинается дождь.

— Где твой консультант сейчас?

— На лекции.

— Переступил свой закон: где живешь…

— Она на лекции в соседнем институте.

— A-а! Во сколько ты заедешь?

Я считаю.

— Через полтора часа.

— Только, пожалуйста, я не хочу, чтобы ты в дождь ездил ко мне на общественном транспорте.

Он отстегивает самую большую купюру, я поднимаю руку.

— Потом сочтемся, потом сочтемся! Я знаю, ты не принимаешь подарки. Гордая душа!

Он роняет бумажку на стол.

— Мусор, а ты так серьезно это воспринимаешь, — и поворачивается, чтобы уходить.

— Спасибо, Марек, — слегка растянуто говорю я. Он даже не поворачивается, для него это вообще не эпизод.

— Приходи еще, ласковый ты мой, — воркует голубка из ларька, я даже не представлял, что у нее такой голос быть может.

Я качаюсь и думаю, что уходить и оставлять две кружки не выпитыми может только человек, не родившийся в России. Но я родился в России! И не хочу, чтобы отчизна презирала меня. «Надо сходить и выпустить из себя выпитое», — думаю я.

И вдруг слышу:

— Алеша…

— Что ты здесь делаешь?

— Искала тебя.

— Или следила за мной?

— Что ты, что ты…

— А кто тебе разрешил искать меня?

— Никто. — Черный платок с вышитыми цветами не дает падать дождю на ее причесанную голову.

Она смотрит в мои глаза:

— Алешенька, по тебе дождь течет, ты мокрый…

— Вон отсюда, — говорю пьяно я. И вдруг она чувствует, что я «мягкий», и виснет на шее.

— Алешенька, я так истосковалась по тебе.

— Истосковалась или истаскалась? — спрашиваю я.

— Я никуда не таскаюсь, — говорит она серьезно. — Все дни жду твоего звонка.

— У тебя сестра есть?

— Есть.

— Хочешь ее спарить с моим братом?

— Все, что ты пожелаешь, Алешенька.

— Отвисни с меня, люди кругом, только у пивного ларька тебя еще не видели.

Она разжимает цепкие объятия.

— Алеша, а ты навеселе?

— А что это значит?

— Тебе хорошо?

— С того момента, как я встретил тебя, — сплошное веселье.

Она смеется. Я шлепаю ее несильно по щеке.

— Чему здесь радоваться?

— Извини, Алешенька, я не подумала.

— Голова потому что пустая.

— Согласна, Алешенька, она не полная. Ты научишь всему. А можно я попробую пиво, я никогда не пила из кружки. Это твои кружки?

— Сколько ты за мной шпионила?

Она смущается, потом улыбается:

— Полчаса.

— И ты не знаешь, чьи это кружки!

Я беру сам кружку и чувствую, что это последняя, прости меня, Родина! Я больше не могу.

Она отпивает, морщится и спрашивает взглядом: можно ли ей взять рыбу.

— Не пачкай руки, — говорю я и кладу ей в рот кусочек спинки. Она тает.

— Ты никогда не кормил меня с руки. Еще можно?

Я скармливаю ей спинку — самую лакомую часть воблы. Сам кусаю ребра…

— А что это за деньги на столе?

— Мы поедем на такси — в гости.

— Ура-а! — Она подпрыгивает и хлопает в ладоши.

— Я так люблю, когда ты выпиваешь. Ты становишься такой ласковый. Выпивай почаще, Алеша.

— Ты хочешь из меня не только неврастеника, но и алкоголика сделать?

Она смеется. Дождь припускает с новой силой, полощет каплями и ветром.

— Алешенька, я поймаю такси, ты весь промок.

Она бежит к дороге.

По пиву, по столу, по кружкам бьют крупные капли. Я бросаю пиво, но сушки забираю в карман, куда до этого спрятал сигареты.

И посреди этого мрака, грома, молний и дождя такси останавливается. Еще бы, такие ноги — да в новых сапогах!

Она садится первой и держит дверь для меня. Я обожаю дождь, в душе все как-то поднимается. Я закуриваю американскую сигарету и выпускаю дым. Ароматный запах.

— Алешенька, а можно я один раз затянусь из твоих рук. Я никогда не курила.