Литания Демона

Катаны рассекали плоть, устремляясь навстречу греху, как неистовые любовники, задушенные на постелях из лепестков роз жесткими жгутами кнутов. Их страдания горели демоническим огнем, прорываясь сквозь пунцовые ореолы сада, окунувшегося в кровь, – розы устремляли свои багровые бутоны к страстным поцелуям, когда скользкие стебли, как змеи, опутывали податливыми хвостами томные ловушки беседок. Трепет их балдахинов возбуждал самые запретные желания, а жала их скорпионьих лож разили скованные цепями тела, причиняя им боль и удовольствие, в которые они окунались, как в раскаленные ванны. Саркофаги изрыгали не пламя, но мятеж подъятых из могил роз, что возносились броней розовых бутонов и шипастыми кронами из стеблей к воронкам человеческих тел. Кладбища разили алыми вспышками усыпанные плодами усыпальницы, когда они, погрязшие в черных лоскутьях змеиной кожи, сбрасывали ее с крестов, обнажая руины цветущих жертвенников перед госпожой стервятников и жнецов, несущих ядовитую смерть. Веревки и ремни, вонзающиеся в кожу, были томным капканом садомазохизма, изнывающим в жадности, как и в любви, судорогой пряно-кровавого экстаза.

25

Развращенная благородством стати угроза хлестала углы красной комнаты, точно Геката в черной коже, размахивающая хлыстами, осклабившаяся подобно волку, чья голодная пасть расцветала кущами роз и захватывала в капканы роковой страсти мученичество и девиации пошлых ниш, в глубокой темноте коих плавились жаром алого воска свечи, вынырнувшие из потусторонних сеансов и предавшиеся конвульсиям садистических игр. Красные когти опасности ласкали кожу любовников, ее черный смех проникал в развратные логова хищников, когда она скидывала с пышного тела тяжелые меха, облачаясь в супостат вульгарных запретов, в поцелуи, одухотворенные жестокостью безликих масок, приникнувших пунцовыми устами к любовным интригам. Она шипела, как змея, скользящая жалом и хвостом на волосок от гибели и сексуального удовольствия, объявшего психоделически красный альков чувственно-смертельными изобилиями, воскрешенными среди приказов и подчинений, когда рабская любовь оказывалась захлопнутой в тюрьмах из латекса. Их агоническая красота заставляла трепетать жестокие инструменты подавления, и они нежностью украшали колючий чертог тирана.

26

Порнографии обтекали рогатую луну восковой, гротескной плавучестью, таявшей в агоническом жаре свечи, что струила прозрачные капли удовольствия на полог из кожаных ошейников и шипов. Растленные червоточинами фантазии пронизывали сеансы, погрязшие в трясинах и кровавых болотах, – они окатывали инфернальными брызгами плодоносные лозы, которые захватывали червоточинами воспаленно-красные постели комнат. Ветви, сплетенные в страстных конвульсиях, истекали кровью и покорялись властным приказам, гния подобно тем цветам, что вырывались из убежищ шипов и кольев навстречу райским убежищам сада, окунувшегося в бурную деспотию и павшего под рьяными ударами. Латекс черных перчаток лоснился чувственностью дрессировки, и поклонявшиеся ее варварству рабы влюблялись в тиранию, дабы, навек пленившись деспотичностью извращенных фантазий, проникаться берсерками оргазма, обуявшего черные, сырые чертоги темниц.

27

Когда колдунья, обернутая в покрывало, истекала свечами горя и вуалями заклинаний, черное логово смерти воскресало среди розог терний, любовно обвивавших ее мускулистое тело и туго стянутый на талии корсет: она проклинала рай, наслаждаясь удовольствиями мазохизма, который пестрел в наготе деревянных кольев и проткнутых сердец. Пульсируя неустанно, они роняли кровь на ложе из роз, чьи лепестки сжимались и разжимались, как вагина, возжелавшая украденного у непорочного цветка целомудрия. Она дразнила вампирическими губами кнуты, раскаливая их багровой пощечиной своих развратных поцелуев, – вульгарность распускалась, оплетая лозами паучьих сетей склепы и могилы, и плоды утопали в сладких нектароносных потопах. Ненависть, злоба, зависть, жадность, жестокость и разврат пестрели на шелковой мантии уродливой красавицы, погруженной в мертвые сеансы, где обитые красным бархатом диваны лоснились, как червоточины надгробных плит. Бунт флагелляций охватывал манией одержимости агонию сада, и терпкие конвульсии оргазма, схваченные безудержными бутонами, замирали на стеблях, увлекая в свои фантомные подражания схватки распустившихся доминированием нападений. Они обнажали инстинкты, расплываясь, как красный воск свечей, и овладевая спиритическими контактами, что, погрязнув в возлюбленных жестокостях подчинения и мятежей, исполосовывали себя черными объятиями плетей.

Ноктюрны террора и невинности

Но в глубине твоих глаз я вижу чан,

наполненный кипящей кровью,

а в нем – твоя невинность, и в горло ей

вцепился ядовитый скорпион.

Лотреамон. Песни Мальдорора

* * *

Червь точил налившийся соками бутон, пестрея в его мякоти пунцовыми вереницами угроз,