Литература для нервных

В 1747 г. Ломоносов, ознакомившись с текстом Горация, написал свой перевод-переложение (как мы помним, прелагательное направление предполагало адаптацию исходного текста к русским нравам), которое называется в книгах по инципиту: «Я знак бессмертия себе воздвигнул…» Державин в 1795 г. сделал свой вариант и озаглавил его «Памятник». В 1836 г. появилось стихотворение-завещание Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…». В каждом из текстов остается ключевой мотив вечной жизни поэта благодаря вечно живому слову поэзии, а реалии по сравнению с горациевскими трансформированы в зависимости от того, как тот или иной автор видит будущий культурный ареал своего бессмертия.

Это довольно известная цепочка, причем неполная – переводы оды Горация осуществляли многие русские поэты. Обратим внимание лишь на пару звеньев. Брюсов перевел оду Горация в 1912 («Вековечной воздвиг меди я памятник…») и 1913 г. («Памятник я воздвиг меди нетленнее»; существует редакция перевода 1918 г.). В 1912‐м, однако, Брюсов создал свое переложение в духе Ломоносова, Державина и Пушкина – «Мой памятник стоит, из строф созвучных сложен…». В 1965 г. Анна Ахматова выполнила перевод «Прославления писцов» по подстрочнику с древнеегипетского оригинала, и русские читатели были потрясены: оказывается, у горациевски-ломоносовски-державински-пушкинского памятника есть прообраз! Но еще раньше, в 1962 г., молодой поэт Бродский написал «Я памятник воздвиг себе иной…» – именно что иной, по содержанию антитетичный всем предыдущим. Слово у Бродского не превращается в наипрочнейший материал вечности, напротив:

Пускай меня низвергнут и снесут,
пускай в самоуправстве обвинят,
пускай меня разрушат, расчленят, —

в стране большой, на радость детворе

из гипсового бюста во дворе
сквозь белые незрячие глаза
струей воды ударю в небеса.

Вот такая интересная интертекстуальная цепочка…

Когда Лермонтов называл девушку из «Тамани» ундиной, он осознанно указывал на соответствующий текст Жуковского. Когда Пушкин употребил выражение «гений чистой красоты», то любой его современник знал: это опять-таки из Жуковского. А в первой главе «Капитанской дочки» автор намеренно воссоздает картину жизни фонвизинского Митрофана из «Недоросля», как бы желая подчеркнуть: далеко не только свиньи выходят из непросвещенной российской глубинки! И если говорить о типическом, то Гринев не уступит в этом плане Простакову-младшему…

Что же касается интертекстов XX века, то здесь примеров множество. Интертекстуальна вся поэзия Мандельштама (см. Подтекст). Интертекстуальные связи пронизывают Булгакова. Так, мотивы «Фауста» Гете, а заодно и одноименной оперы Шарля Гуно, звучат и в «Белой гвардии», и в «Записках покойника», и в «Мастере и Маргарите». Словом, о чем о чем, а об интертекстуальных связях стоит написать еще одну книгу вдобавок к уже существующим – много не будет, вопрос неисчерпаем.

Прецедентный текст

– понятие молодое и пока не общеупотребительное, однако, кажется, оно или подобное необходимо, чтобы при анализе интертекстуальности как-то обозначать тот текст, из которого заимствуется мотив, образ и др.

Однако более распространенное определение понятия – тексты, к которым неоднократно и автоматически обращаются носители культуры (к ним относится вся русская классика).

Если понимать так, то прецедентными текстами окажется вся классическая русская литература, входящая в школьный курс – начиная со «Слова о полку Игореве» до романов XIX века. «Слово…» поминают в разнообразных контекстах: и политическом, когда говорят о вертикали власти или необходимости народного единства, и в общекультурном, когда надо дать представление о национальных ценностях. О «Недоросле» Фонвизина и говорить нечего: даже не зная пьесу (такое редко, но случается), человек непременно обижается, если назвать его «Митрофанушкой».

Литературный контекст

– окружение отдельно взятого, избранного для анализа художественного явления в литературе.

Мы рассматриваем один образ в контексте других образов произведения, или корпуса произведений одного автора, или произведений разных авторов – и смотрим, что получается. К различным результатам приведет анализ стихотворения Лермонтова «Монолог» отдельно (так называемый имманентный анализ, не выходящий за пределы конкретного текста) и в контексте других произведений поэта о людях его поколения.

Подтекст