Литература как социальный институт: Сборник работ

Первый из них – методологический. Предложенные конструкции представляют собой средства аналитической работы, «чистые» типы. Любое конкретное произведение, как и картину чтения в целом, всегда приходится описывать как остающийся частичным и условным синтез различных компонентов и тенденций. При этом «упрощение» материала в исследовательских конструкциях компенсируется возможным многообразием истолкований, предлагаемых исследователями. Это представляется более адекватным сложности описываемых явлений и процессов.

Второе соображение – содержательное. Поведение читательских групп, обращающихся к тем или иным литературным образцам, среди которых и те, что были типологически представлены выше, связано с протеканием социальных процессов, рассматривающихся здесь в качестве базовых, не только в аналитическом плане. Объем этих контингентов и перспективы их деятельности определяются в немалой степени и тем, насколько образцы литературы такого и близкого функционального назначения будут представлены в книгоиздании, распространении, фондах библиотек. Сложность нынешней ситуации, скажем, в массовых библиотеках СССР можно, в частности, связывать и с тем, что в структуре фондов (и в книгоиздании) литература, пользующаяся наиболее широким спросом, представлена явно недостаточно. Такое положение требует серьезных практических решений и научного анализа в рамках социологии культуры как наиболее общего теоретического языка описания и объяснения процессов функционирования литературы в обществе.

1983

ОБРАЗ КНИГИ И ЕЕ СОЦИАЛЬНАЯ АДРЕСАЦИЯ

(Опыт социологического описания)

В последние 20–25 лет значительное развитие получили исследования коммуникативной структуры текста. Осуществлялись они на довольно пестрой методологической основе – в них были включены и семиотики, и герменевтики, и представители новых «старых направлений», таких как риторика, философия языка, культурологически ориентированная поэтика или история литературы, социолингвистика и т. п.[161] С течением времени оказался накоплен многообразный материал по коммуникативным правилам конституции текста, горизонтам понимания и интерпретации, т. е. конкретный материал анализа авторского и читательского семантического полей, стандартов восприятия коммуникативного события публикой[162]. При этом методически захватывались и описывались нормы и условия, задающие сравнительную однозначность понимания (посредством определенности пространственно-временной и жанрово-тематической структуры текста), изучались генетические трансформации рамок понимания текста, следы прежних канонов интерпретации и воздействия текста (эстетического, идеологического, эвадистского и т. п.)[163]. Однако, как бы разнообразны и остроумны ни были бы сами по себе эти исследования, они редко затрагивали конкретно-исторический, т. е. социальный, характер взаимодействий, возникающих по поводу того или иного текста, поскольку в соответствии с общеметодическими установками культурологии в подобных работах ставились главным образом цели выявления и фиксации общезначимого, общекультурного (а стало быть – универсального) кода коммуникации. Такая задача не предполагала специальной привязки к ситуации взаимодействия, ее толкования или уточнения конкретными участниками текстовой коммуникации. Возникающие отсюда теоретико-методологические антиномии, выражающиеся в невозможности отделить сам предметно-содержательный план описания актов коммуникации от методологической парадигмы дисциплины, становящейся при этом рациональной онтологией, приводили к состоянию тяжелого теоретического кризиса в той или иной области, иногда оборачивающегося снижением научной продуктивности отдельных школ и направлений.

Если зарубежными специалистами вопросы определения или описания социальной ситуации коммуникации еще как-то затрагивались, особенно применительно к специфическим структурам идеологических текстов (например, анализу фашистской риторики, политического языка, межкультурной коммуникации в процессах модернизации и т. п.[164]), то в нашей научной литературе эти аспекты практически не привлекали к себе внимания. Отсутствовал не только разработанный концептуальный аппарат, отсутствовало понимание смысла и значимости подобных проблем. В лучшем случае дело ограничивалось указанием на саму возможность постановки таких вопросов.