Литература как социальный институт: Сборник работ

Другое представление об обществе складывается вокруг идеи социального союза – саморегулирующейся и самовоспроизводящейся системы взаимодействий, в которые включены различные, самоценные и потому равнозначные социальные партнеры, группы и институты. Понятно, что эта система основана на иных началах воспроизводства, нежели первая структура ведомственного типа, – на собственно «культуре». Так понимаемое общество функционально дифференцировано, обладает механизмами конкурентного выбора программ развития и путей их реализации через оценку инновационной деятельности специализированных групп. Соответственно, оно располагает иной по составу и устройству системой культурной памяти, набором символических посредников, фондом репродукции: действие этой системы опирается на универсалистские и обобщенные механизмы письменной культуры.

Различие самих идей и принципов этих разных социальных образований, скрытое за обычно не проясняемым словом «общество», крайне редко осознается даже в профессиональной среде, не становится предметом научных дискуссий. Скажем, выдвигаемые в последнее время специалистами проекты экономических реформ и социальных преобразований содержат в качестве базовых и, как правило, не обсуждаемых предпосылок представления о рационально действующем индивиде, рассчитывающем средства достижения цели, осознающем четкую мотивацию поступков и т. д. Неявно полагается, что достаточно предложить разумные схемы действия, как рациональный экономический либо социальный субъект примется за их исполнение. Почему бы, на самом деле, ему отказываться от дальнейшей оптимизации своего положения и поведения? Не станет же он поступать во вред самому себе.

Тем более неожиданно воспринимаются явления и факты, со всей определенностью свидетельствующие о том, что тщательно продуманные и выстроенные проекты и программы не работают (а потому с течением времени становятся достоянием архивов или предметом упований).

Представления о человеке, лежащие в основе такого рода проектов, дополняются соответствующими императивами демократизации производства, управления, процессов принятия решений, максимального приближения их целей и результатов к непосредственно действующему социальному субъекту. Между тем о природе и определениях этого субъекта и ведутся основные споры. Чаще всего он понимается как натуральный носитель «объективных» социальных качеств и свойств – образования, квалификации, дохода, положения и т. п. с однозначными мотивациями, детерминированными этими качествами. Легко видеть, что эти свойства представляют собой проекцию на «нейтральный» человеческий материал совершенно определенных представлений об обществе. Оно понимается как дифференцированная система взаимодействий, которые осуществляют правомочные индивиды в своих взаимодополнительных ролях, чье поведение диктуется общими ценностями и согласованными нормами – достижения статуса, повышения эффективности своего труда, соответствующего вознаграждения и т. д. И вот весь этот массив представлений вводится в социальную действительность, которая на всей временной глубине, где еще сохраняется ее равенство себе, демонстрирует свойства совершенно иного устройства и функционирования. Тем самым сближаются два генетически различных типа социально-антропологических представлений: во-первых, образующие программу авторитарно-административного аппарата уплощенные радикалы «просвещенческого» рационализма, а во-вторых, базовые элементы потребностной идеологии прикладной социальной работы, составляющие идейную основу для консолидации обслуживающего корпуса социальных наук. Они восходят к тем же истокам, но восприняты уже через плоско понятый функционализм или позитивистский социал-органицизм.

Но ведь в отличие от административной идеологии управляемого «нашего человека», идея рациональной экономической мотивации – «человека экономического», которая лежит в основе проектов реформ, предполагает совершенно иной социально-культурный контекст. Мы о нем уже говорили: он воплощен в идее общества как союза, динамической целостности, саморегулируемой системы. Эта формальная конструкция допускает любые ценностные и содержательные наполнения. Иначе говоря, работа с ней требует конкретно-исторического социального анализа того, какие культурные рамки определяют смысл соответствующих экономических или социальных действий. Тем самым ответы на вопросы, какие именно содержательные мотивы, регулятивные идеи, ценностные представления скрыты за данным типом экономического поведения и его субъекта, определяются всей совокупностью традиций и норм, соотношением групп и социальных сил, образующих данный социокультурный порядок. За необсуждаемым постулатом рационального поведения стоят структуры господства, по видимости принявшего «объективную», «самоочевидную» форму принудительной реальности.