Литература как социальный институт: Сборник работ

Однако в наших условиях обычно такое присвоение власти, когда программы развития превращаются в средства удержания господства, а планами на будущее отчитываются за прошлую работу. Возможность достигнуть некоего искомого состояния в перспективе превращается в претензию уже сейчас взять командные высоты, удержать руководящие или по крайней мере контролирующие позиции над всей системой воспроизводства и распределения (это относится и к главному обстоятельству в сохранении власти – кадровому контролю). Следуя за классическим определением М. Вебера, можно сказать, что господство в повседневности выражается именно как массовое управление. А потому особенности культурного обоснования авторитетных позиций имеют самое прямое отношение к складывающейся специфике социальных связей уже в широком плане – к представлениям руководства об особенностях общества, субъектах социального действия, границах их правомочности, условиях социального порядка. Тем более когда – как это характерно для отечественных условий – управляющий аппарат берет на себя осуществление всех важнейших функций общества – от хозяйственных до воспитательных.

При подобном тотальном и единообразном контроле и управлении действия ведомств, опирающихся на исключительно дидактическую идеологию, имеют следствием постоянное и необратимое ограничение многообразия функционирующих в обществе традиций и образцов. Это и понятно: ведь культуре, в ее ведомственной трактовке, задана единственная функция – доводить исходный «человеческий материал» до однозначной нормативной кондиции. Поэтому фонд и содержательный объем культуры принимают здесь вид типовой учебной программы. Отсюда – неистребимые из ведомственной идеологии представления об обязательном «ядре» (неважно, массовой библиотеки или торгового ассортимента), единственно верном учении, подлинно научной – читай, первой и последней – концепции развития того или другого и т. п.

Любое взаимодействие при этом рассматривается по образцу коммуникативных контактов однонаправленного, командного типа, которые выстроены по оси господства: вышесидящий задает цели, средства и алгоритмы действия, нижестоящий их просто исполняет. Собственно, исполнение становится ведущей признанной и работающей формой социального действия и взаимодействия. Впрочем, отметим, что здесь мы имеем дело скорей с исполнительством исполнения, «исполнительностью», которую специфическим образом демонстрируют представителям власти. Те же, в свою очередь, предъявляют соответствующие властные характеристики и атрибуты. Каждый разыгрывает норму собственного поведения в представлении партнера. «Вне» подобной замкнутой на себе и единой для всех ситуации ничего и никого – других по типу участников, целей и ценностей – нет. Она в этом смысле непродуктивна и есть, по сути дела, процедура удостоверения власти, с одной стороны, и зависимости, с другой. А потому и восприниматься она должна как «вечная» вещь: ведь кроме некоторых кадровых перетасовок и тактических кампаний с их сменой лозунгов и вывесок в «главном» и «по-крупному» ничего не будет и не может быть.

«Двоемыслие», «вторая (черная, теневая) экономика» и т. п. феномены – обязательные спутники и «естественное» развитие описанной ситуации. Представления о равноправном – любом! – партнере, чьи действия не умещаются в рамки господства и подчинения, авторитарной дидактики и школьнического послушания, изгоняются как неэффективные, культурно недопустимые или даже социально противозаконные, но возвращаются «с черного хода», делаясь теперь резервом для маневра в условиях тупика, запасом для лавирования одного из участников. Важно, что ситуацию при этом нет нужды изменять: напротив, принципиальная структура господства над нею даже укрепляется, поскольку есть возможность слукавить (как противоположной стороне – «сачкануть»), закулисно и бесконтрольно воспользовавшись добавочным ресурсом власти, дополнительным средством усилить свои позиции для власть имеющей стороны и способом самооправдания или компенсации – для стороны зависимой.