Если в академической среде заслуги Симмонса не находили признания, о нем помнили те, кто послал его к нам, хотя им основанный Институт стал носить имя Гарримана. Экономический способ обретения бессмертия: платишь – получаешь, а финансировала Институт вдова Посла в СССР. Но деньги пошли на осуществление идеи основателя: вчитываться в советскую литературу.
«Речь о Европе, Советском Союзе, России, политологии, социологии, теории политических реформ, этике международных отношений, революции, цивилизации».
Ещё в симмонсовы времена наш главный блюститель чистоты коммунистических воззрений, Александр Николаевич Яковлев, стажировался в Колумбийском университете, а годы спустя, в ноябре 1991-го, наведавшись в Гарримановский Институт, пропел отходную коммунизму.
Александр Николаевич, по рекомендации Директора ИМЛИ Феликса Феодосьевича Кузнецова, назначил меня Главным редактором «Вопросов литературы», и я не смел бы высказываться о нем post mortem, если бы моя точка зрения не была ему известна. Во времена его идейного командования я выступил на общем собрании сотрудников ИМЛИ с критикой перестроечных планов, и суть моего выступления была сообщена в Киевский Райком. Затем в присутствии Александра Николаевича я выступил на совещании в Академии политических наук. Проходило Совещание в разгар гласности, участие принимали представители всех идейно-культурнонаучных сил: историки, философы, директора издательств, редакторы и писатели. Александр Николаевич председательствовал, в зале находилась Раиса Максимовна Горбачева.
Мой тезис был: «Вместо одной псевдоверсии марксистско-ленинских воззрений нам теперь предлагают другую псевдоверсию тех же воззрений». Как иллюстрацию я использовал только что поставленную политическую пьесу Михаила Шатрова «Дальше, дальше, дальше…». Автор пьесы сидел рядом с Р. М. Горбачевой, тут же неподалеку находились, составляя кортеж нашей Первой Дамы, и другие идеологи перестройки. После меня Шатров взял слово: «Все, что говорил предшествующий оратор, конечно, чепуха». Этим утверждением мой оппонент и ограничился.
Подлоги, какими ради перестройки устилался путь к Храму Правды, были грубее и ниже уровнем фальсификаций сталинской школы. Сторонники горбачевских реформ, не столь знающие, как философы сталинские, не утруждали себя ни доводами, ни доказательствами. (Воскресить бы Деборина, он философствующих словоблудов раздел бы так, что им на себя было бы противно посмотреть.) Совещание было столь же проработочным, какими являлись прежние сборища того же типа, только прорабатывали наоборот: марксизм не защищали и не развивали, а разоблачали и уничтожали. И кто? Авторы книг о марксистско-ленинской философии, они продавали за очередную чечивичную похлебку своё первородство. Да было ли у них первородство?
Убежденный, что история повторяется, я сужу по прецедентам: происходящее – повторение происходившего, однако на том совещании, казалось, происходило нечто небывалое. Читать я читал, как на Сессии ВАСХНИИЛ державшиеся до последнего генетики чуть было не преодолели Лысенко, однако потом стали клясться в верности ему. Но то был страх: они услышали, что на стороне Лысенко – сам Сталин. А тут опасались упустить празднование именин
После совещания Кузнецов мне сообщил, что Александр Николаевич высказался на мой счет. «Мы, кажется, поторопились с его назначением», – проворчал Яковлев на ухо Феликсу Феодосьевичу. Прошу полагающих, будто я прислуживал номенклатуре, учесть эти слова прораба перестройки и архитектора гласности. Не задним умом соображаю и высказываюсь не задним числом: в журнале «Нассау Ревью» и в газете «Слово» та же моя критика появилась при жизни нашего верховного идеолога.