Литература как жизнь. Том II

Существуют ли уже не в разгорячённом воображении автора «Тли» подспудные силы, сговоры, организация мнений и проч. и проч.? Не явилось ли засилье казённого реализма 30-50-х гг. реакцией на тиранию авангардизма годов двадцатых, когда, скажем, рисуемый теперь забитой овечкой экспериментатор буквально командовал искусством, выкладывая пистолет в качестве наиболее веского аргумента? И пусть не говорят, что подобные приёмы полемики оставались чисто символическими. Нет, на деле доносили, по мере возможности преследовали, вычеркивали из всех почётных списков, всячески затирали, оттесняли – шла жестокая борьба. Ещё не написана повесть о том, что у нас творилось до начала чудовищного сталинского террора и какие настроения Сталин мог демагогически использовать в порядке контракции, короче, какими действиями было вызвано противодействие, растянувшееся кровавой полосой на два с половиной десятилетия. Это первое же, о чём будет написана относительно объективная, научная история нашей эпохи, в ней будет показано, что привело к сталинской реакции.

Судьба и сочинения Терца-Синявского, как и других диссидентов, неизбежно заставляют задумываться о том, насколько они сами были заражены той неправдой, против которой боролись, и до какой степени пускаемые ими в ход полемические средства были теми же самыми средствами, то есть подгонкой фактов, фальсификацией, коньюнктурщиной, которые обычно использовались против них. Одним словом, насколько лучшие, передовые люди своего времени на поверку являются худшими ретроградами только наоборот. Это возвращает нас к вечной теме великой русской литературы, быть может, именно в этом особенно злободневной для нас. Наша классика проявляет сплошное бессмертие, продолжает жить каждой строчкой, ни один тип, ни один конфликт, ни одна ситуация или проблема, ею выявленные, пока ещё не ушли в прошлое. Но все-таки есть иерархия проблем по степени их злободневности. Хотя любая классическая строка бессмертна, всё же самодурство крепостника не столь для нас сейчас актуально, как благородство передового человека. А ведь передовой человек и его честность, порядочность, просвещённость, бескорыстие, всё это изображено русскими писателями с неменьшей правдивостью и, в результате, столь же глубоко ими разоблачено, как и самодурство крепостника. Правда, этой особой разоблачительности нашей литературы в отношении носителей добра и красоты как-то не хотели и попрежнему, за редчайшими исключениями, не хотят замечать. Хотя и была сделана попытка говорить, допустим, о Салтыкове-Щедрине как жесточайшем обличителе именно просвещённой части общества, интеллигенции, но созданы ли об этом целые труды? Осознано ли нами, против кого собственно направлена разящая щедринская сатира? А как мы читаем Достоевского, тех же «Бесов», поминаемых ныне чуть не в каждой политической дискуссии? Впечатление таково, будто люди, рассуждающие в наши дни о «Бесах», не читали этого романа, во всяком случае, если читали, то неполностью. Разве это разоблачение только нечаевщины, как теперь эту книгу толкуют? Это же картина целого общества, с самого верха, включая либеральных властителей дум, и всё это, согласно логике романа, ведёт к нечаевщине. Прежде чем говорить о нечаевщине, там говорится обо всех слоях и представителях общества, несущих за неё ответственность. «Пророческий роман!» – слышишь в очередной раз со страниц нашей печати. И думаешь: друг мой, понимаешь ли ты, что пророческая сила этого романа проявилась, кроме всего прочего, в том, что и ты в нём предусмотрен как социальный тип и человеческий характер?

Насколько же речь идёт в самом деле об истине, а не о влиянии и власти, когда мы читаем диссидентов? Ответы на этот вопрос, уже сейчас предлагаемые, как правило, поверхностны. Ведь мы пока не знаем подоплёки диссидентского движения. Мы ещё не имели возможности заглянуть за кулисы борьбы. А в тех случаях, когда перед нами, обрушиваясь на диссидентов, все-таки раскрывали вроде бы подноготную современного инакомыслия, это делалось до того неубедительно и нелепо, что, право, напоминало игру в поддавки и вызывало сомнение в неподдельности разоблачительных намерений. В самом деле намеревались вывести кого-то на чистую воду или же хотели только добавить к вящей славе тех же преследуемых лиц? Кажется, диссиденты сами больше и прямее говорят о себе, в особенности, когда между собой ссорятся.