Литература как жизнь. Том II

Антонина Федоровна, вроде Димкиной бабки – Веры Степановны, по образованию и формированию бестужевка, и по двум человеческим реликтам я могу судить о среде. «О чем ни спросишь, отвечает», – вспоминали американцы, знавшие Рязановскую. Её муж Валентин Александрович – культуролог, у него учился харбинский, перебравшийся со временем в Америку, географ и путешественник Виктор Порфирьевич Петров, он оставил об учителе воспоминания, рисующие ученого всезнающего и понимающего. Михаил Пришвин упоминает брата Рязановского – Ивана, общение с Иваном Александровичем Пришвин назвал «эпохой Рязановского». Алексей Ремизов, тоже испытавший влияние Ивана Рязановского, изображает его в беллетризованных мемуарах «Взвихренная Русь» комментирующим происходящее и не укладывающееся в сознании.

Рязановские – культурный очаг, им ещё предстоит воздать должное, они – патриоты физиологические: русское, значит, лучшее[76]. Это – убеждение людей, оснащенных универсальной осведомленностью и повидавших мир. Сейчас мы слышим о том, что государственность нам создало Монгольское иго. «Этого не было», – писал старик Рязановский, монголами признанный специалист по монгольскому праву. Его сыновья подтвердили мне это мнение.

Николай и Александр Рязановские родились в Харбине и, как ДимДимыч Григорьев, не ступали на русскую землю до седых волос. Их эмигрантская семья, перебравшаяся из Харбина за океан, существовала в обстоятельствах стеснённых. Источником безбедного существования для русских такого интеллектуального уровня могло бы служить участие в холодной войне, но от этого патриоты уклонились. Рязановский-отец был на ноги разбит параличом, матери лишь от случая к случаю удавалось получить уроки в школе – словом, бедствовали. Антонина Федоровна однажды взяла и от безвыходности по-английски написала роман, а рукопись отправила на конкурс журнала «Атлантик». Некоторое время спустя раздается телефонный звонок: «Какими купюрами премию вам выдать, крупными или мелкими?» – «Мелкими и, пожалуйста, как можно больше», – словно во сне отвечает ставшая лауреатом престижной литературной премии. Сыновья рассказывали: «Пришли по почте пачки денег, мать сидела за обеденным столом под лампой и подбрасывала вверх зеленые купюры, падавшие на неё бумажным дождем».

Рязановская не перевела, а написала тот же роман по-русски. Совет Ливена себя оправдал: «Семья» – хорошая книга, мне кажется, лучшая книга о русских за рубежом, созданная в эмиграции русским человеком. Александр Валентинович Рязановский рассказывал: оказался он в лифте с Набоковым и мастер интеллектуальной взвинченности промолвил: «Можете гордиться своей матерью». Среди почитателей Нины Федоровой числились Сикорский и Стравинский.

Двадцать лет у меня ушло, чтобы роман опубликовать у нас. В разных редакциях читали, хвалили, однако говорили «Низззя!», а почему, не только мне, но и сами себе не могли объяснить. Такова была атмосфера, полная неизъяснимой недозволенности. Чтобы показать «Семью» в очередном издательстве или журнальной редакции, приходилось каждый раз перепечатывать, дело было до эпохи ксерокса, и каждая машинистка, невольно читавшая текст, говорила: «Вся из-ревелась». Удалось пробить «Семью» перед самым развалом благодаря Валерию Ганичеву, получившему в свои руки «Роман-газету»[77]. Книга тут же нашла отклик, как находит всякое «живое описание». Идя против потока претенциозной, поверхностной и тенденциозной чепухи, так проникновенно, так умно, прекрасным русским языком с легким иностранным акцентом, сочувственно и не щадя их, написать о зарубежных русских! Вышедшая у нас в годы гласности «Семья» не была убита перенасыщенным книжным рынком, не потонула в потоке разоблачений, её не захлестнул шквал сенсационной литературы, хотя по своему обыкновению никаких усилий к организации успеха я не прилагал. Интерес к «Семье» возник и развивался стихийно, в печати появился всего один-единственный отзыв, правда, восторженный, с интонацией «Ну и ну, здорово!», а что касается читательских мнений, то один требовательный читатель назвал мне особый признак популярности книги: у него «Семью» украли. А этот роман не секс, не детектив, это человечное – живое! – слово о живых людях. Прямо и опосредованно есть там и Россия, и революция, и гражданская война, и эмиграция, и религия, и любовь, всё это в лицах. И не требовалось кричать, что это «великий роман». Как сказал мой эксдомовладелец, просто хорошая книга, которую, однажды прочитав, читатели не забывают и не расстаются с ней – не найдёшь и у букиниста, а это, книжный червь, скажу вам признак истинной популярности.