Литература как жизнь. Том II

Юрий Михайлович Лотман, признанный лидером восставших против кондового псевдомарксистского литературоведения, сверх того считался глубоким мыслителем и блестящим стилистом. Никто из последователей не заметил, что, составляя книгу комментариев к «Евгению Онегину», Лотман не упомянул вышедшую много раньше книгу Н. Л. Бродского, точно такую же, лучше составленную и лучше написанную. Многое из того, что тонко подметил и точно указал Юрий Михайлович, было уже известным и только переиначенным в пересказе на другом профессиональном жаргоне.

О Лотмане состоялся у меня разговор с И. Л. Фейнбергом, а говорили мы в биллиардной писательского Дома творчества «Переделкино». Играть в биллиард не играли, я и не умею, Илья Львович по-онегински «играл в два шара».

У Фейнберга я спросил, что думает он о Лотмане. Толкнув кием шар, Илья Львович сказал: «Какой был специалист по восемнадцатому веку!». «Был?» – ответ подразумевался сам собой: был специалистом, стал структуралистом. О структурализме как специальности не сужу, сужу о том, что структуралисты говорят о литературе, и что они говорят, мне литературы не объясняет. Традиционное литературоведение занималось и занимается всем, что составляет литературу как «вторую реальность», структурализм же пока ограничен словесной механикой, не имеющей отношения к сути выраженному литературно. По крайней мере, я такого не читал, поэтому лучше уж ещё раз прочитаю про «обломовщину», о «темном царстве» и загляну в «зеркало русской революции».

«Я говорю Юрию Михайловичу, – продолжал Илья Львович, примериваясь к шару, – пора ему бросать эту модную чепуху, и он мне обещал, как только доведет игру до конца, уж тогда и бросит». Едва ли оказался я единственным, кому то же самое мнение Илья Львович поверил, достоверность сообщаемого мной поддается проверке.

На вопрос, каков вклад Лотмана в разработку теории информации и семиотики (международно признаваемая за ним заслуга), американский славист Роберт Белкнап в 1979 году мне ответил: «Пропаганда этой теории там, где её не признают». Спросишь о Шкловском, скажут остранение (пусть им заимствованное), скажешь Якобсон, называемый коммивояжером в литературоведении, и определят его заслугу – внедрение Русского формализма, Лотман остался без научного ярлычка, кроме пропагандиста в стране, где запрещали структурализм.

В последний раз видел я и слышал Юрия Михайловича на Конгрессе советологии. Это было летом 1990 года. В глубине Англии, на переднем крае холодной войны, в местах, где бывала Агата Кристи и раскручивались её сюжеты, состоялся последний парад советологов. Слово, так называемое «ключевое», речь заглавную, задающую тон всему, предоставили произнести Юрию Михайловичу. Над нами взяли верх, цензура упразднена, советская власть дышит на ладан, долго в цепях нас держали, час искупления пробил. Тему Лотман избрал абстрактную, то ли молчание, то ли пауза. Говорил час. Вернее, приступал к тому, что вроде бы имел сказать. Слушала его, затаив дыхание, по меньшей мере тысяча человек. И не сказал ни-че-го – после лекции повисло в воздухе. «Что это?» – обратил я вопрос к соседу, который боготворил Юрия Михайловича. Ответом мне был полный ненависти взгляд, так смотрят, когда ответить нечего. Искал и не нашёл я печатных следов той речи, а уж распечатали бы, было бы что печатать. В памяти сами собой повторились слова Фейнберга: «Какой был специалист по восемнадцатому веку!».

Вадим и Бахтин

«…Пришлось вырвать рукопись из его [Бахтина] рук (вырвать в прямом смысле, что может засвидетельствовать присутствовавший при этой сцене литературовед Д. М. Урнов)».

Вадим Кожинов, «Судьба России: вчера, сегодня, завтра». Москва: Военное издательство, 1997.

…Начинали только о Бахтине и говорить. Всемирная слава создавалась усилиями моих однокорытников, чуть меня постарше. Это «Вадим» (Кожинов), «Серёга» (Бочаров) и «Генка» (Гачев). В первую очередь – Вадим. Он сотворил Бахтина таким, каким его знает мир, избегая при этом упоминать истинного пророка литературоведческого божества. А не будь Вадима, не было бы Бахтина или, точнее, бахтинизма. Речь шла не о дутой величине, но люди верят славе, большой, очень большой славе, поэтому начертать аршинными буквами имя Михаила Михайловича Вадим считал не лишним, ведь Бахтина приходилось воскрешать после многих лет несуществования.