…А через месяц приехала красная бибика. Без самогону, правда, но зато с водкой, с Фатимой, с женихом Арсеном и с Дашкой-минервой за рулём.
Катюха в первую очередь на Арсена пялится.
Пялится и смеётся:
– Ой, на оба глаза косенький!
Тот в ответ улыбается.И был пир на весь мир, и я на том пиру был. Водку пил… дальше не помню.
А что потом? Знаю только, что взяла Дашка-минерва всех троих близняшек в большой город – «на воспитание», что Катюха согласилась выйти взамуж за Арсена сразу, как только школу закончит, и с условием, что жить они будут в старом батином доме.
Авдотья, как и обещала, сына родила. Мишкой назвали…
Ах да… Спросил как-то батька у Катюхи:
– Чего это ты про кресло-то ни разу даже ни словечка не спросила. Будто и не помнишь, что дарила…
– Да знаю я батька, цыганке его продали. Ну и пусть в нём косточки свои лечит: знала, что покупала, старая. Я тебе, батька, новое справлю, ещё лучше.
И сделала, как обещала.Холодное сердце
Не то лес, не то парк – так сразу и не поймешь: вязы и дубы, огромные, величественные, но большей частью высохшие, мёртвые, словно посмертные памятники тем, кем они были когда-то. А те из них, что ещё живы, тоже клонятся к своему закату – тяжёлые, древние. Пока еще величественные, но уже умирающие. Среди полога медных листьев, по едва заметной тропинке под предвечерним небом бредут двое: темноволосая женщина с молодым, но строгим лицом в тёмно-синем платье до пят с глухим воротником на шее и мужчина. Растрёпанный и одетый странно для такой прогулки: в белой майке и тёмных штанах до щиколоток, больше уместных для домашнего отдыха, чем для прогулки с дамой. Но мужчина этого несоответствия, кажется, совсем не замечает. Впрочем, как и окружающей его природы: он целиком поглощён разговором – даже иногда немного прикрывает глаза, чтобы лучше слышать ответы собеседницы. Она, кажется, тоже не считает странным место, в котором они находятся, – для нее это скорее фон, декорация, чем предмет пристального наблюдения, зато на своего спутника она смотрит внимательно и словам его придает значение. Впрочем, эта внимательность холодная – у неё лицо человека, которому загадывают математическую задачку.
– Ты ведь сказала мне, что хочешь влюбиться, не так ли?
– Да, и готова повторить свои слова. Но при этом я не устаю повторять, что это не моё, я вообще не способна влюбляться!
– Нет ничего проще, Марго, – отвечает тот. – Нужно всего лишь поднять вверх глаза и сказать отчетливо вслух: «Я влюблена». Можешь ты это сделать?
– Куда вверх, к небу?
– Да.
Она спокойно поднимает глаза к небу и произносит своим обычным ровным голосом:
– Я влюблена.
И тут же спрашивает:
– Это всё?
– Да, – отвечает тот, и в голосе его сквозит отчаянье. Явно он ожидал от этого эксперимента чего-то большего.
А она тут же добивает его следующим вопросом:
– И в кого я, по-твоему, должна быть влюблена? Может быть, в тебя?
– Почему бы и нет? – огрызается тот, и… просыпается.
Пьер долго лежал с закрытыми глазами, пытаясь проанализировать свой сон. Так вот сразу, с утра, логика временами подводила его, но зато интуиция как раз в это время срабатывала безошибочно. Интуиция ему подсказала: «Ты влюблен в неё». Он попытался опровергнуть это наглое и безапелляционное утверждение, призвав дремавшую логику, но она, проснувшись, лишь все усугубила.
«Во-первых, – сказала она ему, – ты во сне разговаривал с ней «на ты». Во-вторых, ты желал, чтобы она не просто влюбилась, а влюбилась ИМЕННО В ТЕБЯ. А в-третьих, – и это самое важное – ты сам очень хотел признаться ей в любви, но не решился. Даже во сне не решился!!!».
В легкой панике он обхватил голову руками и начал делать дыхательные упражнения, чтобы успокоиться. Его самовольный контракт нравился ему всё меньше и меньше.
Принцессу подданные любили, но при этом продолжали называть ее «принцессой» даже после смерти её отца, который был королем и не оставил других наследников – то есть она в их глазах как бы осталась в прежнем статусе. А во-вторых, любовь к ней не мешала им рассказывать каждому встречному-поперечному о том, что вместо сердца у неё глыба льда.