Литература русского зарубежья (1920-1990): учебное пособие

Годы пребывания в Германии, Франции, Англии, Италии спровоцировали, как это ни странно на первый взгляд, увлечение Достоевским, а также трудами А. Хомякова и Вл. Соловьева (отнюдь, заметим, не русской поэзией, хотя, будучи студентом, Вяч. Иванов уже писал и стихи, и прозу). Именно в этот период и вырабатываются черты того великолепно-торжественного и стройного мировоззрения, которое обеспечит автору «Cor Ardens» и «Нежной тайны» популярность у двух или даже трех поколений русскоязычных поэтов. Это мировоззрение и позволило «любомудру» Вяч. Иванову занять в поэтических кругах «положение верховного авторитета, вождя и судьи, пожалуй, даже верховного жреца»⁴ – с 1905 г., когда он поселяется в Санкт-Петербурге, на углу Таврической и Тверской улиц, в «башне», и до его смерти в Риме 16 июня 1949 г.

В истории поэзии достаточно редки случаи, когда автор систематически излагает в стихах свое мировоззрение, поэтому для русской «изящной словесности» пример творчества Вяч. Иванова в этом отношении скорее исключение, чем закономерность. Особенность его поэзии в том, что это поэзия, вставшая на котурны религиозно-философской доктрины, поэзия, возникшая как следствие определенной заданности мышления. Именно по этой причине, надо полагать, Иванов не имеет ни явных предшественников, ни сколько-нибудь серьезных последователей в русской стихотворной традиции. Еще в 1913 г. в рецензии на «Нежную тайну» Н. Гумилев отметил эту особенность: «Вячеслав Иванов – поэт молодой (хотя ему было тогда уже 46! – С.К.), т. е. далеко еще не прошедший всех путей своего развития, но пути эти перестали быть показательными для русской поэзии (курсив наш. – С.К.), они нужны и радостны только для самого поэта»⁵.

Положение его в этой традиции необычно еще и тем, что собственно поэзия не нуждается в апологии с помощью какой бы то ни было доктрины – политической, философской или религиозной. Со времен античности и до наших дней государственные деятели, жрецы либо философы в своих построениях постоянно апеллируют к опыту поэтов, но – заметим – никогда наоборот. Своей исконной самоценностью поэзия в стихах Вяч. Иванова не обладает – хотя бы потому, что приравнена в статусе к другим мистическим интуициям: откровению, вере, философии, всемству – и ищет в них оправдания. И даже невероятно виртуозное метрическое и формальное разнообразие не меняет этого устойчивого впечатления: перед нами не поэзия как таковая, а мысль, пусть и вдохновенная, но облеченная в совершенный стихотворный облик. Сравнение с тем же Ломоносовым – «поэтом с головой ученого», по выражению С.С. Аверинцева, – здесь не вполне уместно, поскольку в XVIII в. у Ломоносова наукообразность становится явлением эстетически преднамеренным и предопределенным теорией и практикой классицизма. У Вяч. Иванова религиозно-философская заданность мотивирована несколько иными целями.

Одним из ключевых понятий эстетической теории Вяч. Иванова становится принцип «реалистического символизма», изложенный еще в 1908 г. в статье «Две стихии в современном символизме». Выделяя ознаменовательное и преобразовательное начала в творчестве, автор отмечает: «Простое наименование вещей, перечисление предметов есть уже элемент поэзии, от Гомера до перечней Андрэ Жида <…> Художник, имея перед собой объектом вещь, поглощен чувствованием ее реального бытия и, вызывая ее своей магией в представлении других людей, не вносит в свое ознаменование ничего субъективного»⁶. Восприятие вещи как таковой в совокупности ее сущностных свойств составляет внутренний смысл поэзии и противопоставлено символизму идеалистическому, что значительно корректирует представление об истинной, по Вяч. Иванову, цели творчества: «Будучи по отношению к своему предмету чисто восприимчивым, только рецептивным, художник-реалист ставит своею задачею беспримесное приятие объекта в свою душу и передачу его чужой душе. Напротив, художник-идеалист или возвращает вещи иными, чем воспринимает, переработав их не только отрицательно, путем отвлечения, но и положительно, путем присоединения к ним новых черт, подсказанных ассоциациями идей, возникшими в процессе творчества, – или же дает неоправданные наблюдением сочетания, чада самовластной, своенравной своей фантазии»⁷.