Литература русского зарубежья (1920-1990): учебное пособие

Лирический субъект, как правило, представлен у Вяч. Иванова лишь на уровне грамматических форм и категорий. На остальных уровнях организации произведений – идейном, тематическом, жанровом, лексическом или даже ритмическом – он трансперсонален, намеренно обобщен. Это не конкретный человек со своими слабостями и психофизическими реакциями, но Человек образцовый, некое высшее его воплощение, лишенное трагических противоречий и сомнений, а если таковые и возникают, то лишь в четких границах принятой религиозно-философской доктрины. Все это объясняет, почему работе над мелопеей «Человек» (1915–1919) Вяч. Иванов уделяет столько времени и считает ее одним из ключевых своих произведений:

«Аз есмь» Премудрость в нас творила,
«Еси» – Любовь. Над бездной тьмы
Град Божий Вера озарила.
Надежда шепчет: «Аз – есмы».
Повеет… Дрогнет сердце – льдина,
Упорнейшая горных льдин…
И как Душа Земли едина,
Так будет Человек един¹⁸

.

«Аз – есмы» не просто грамматический оксюморон, где сопряжены местоимение 1 л. ед. ч. и глагол «быти» 1 л. мн. ч. наст. вр., но реализация декларируемого Вяч. Ивановым принципа всеединства, основанного на тождестве живущего со всеми живущими и даже умершими, на трансперсональном единстве «я» и «мы».

Постоянное и напряженное переживание личной сопричастности судьбам мира и всего человечества определяет, в свою очередь, и неизменность творческих установок автора. В одном из лучших произведений эмигрантского периода, «Римских сонетах» (1924–1936), настойчиво повторяется все та же мысль о единстве сущего, взятая в трансперсональной перспективе:

Вновь, арок древних верный пилигрим,
В мой

поздний час вечерним «Ave Roma»Приветствую как свод родного дома,
Тебя, скитаний пристань, вечный Рим.

Мы

Трою предков пламенем дарим:Дробятся оси колесниц меж грома
И фурий мирового ипподрома:
Ты, царь путей, глядишь, как мы горим

(курсив наш. – С.К.

)¹⁹

Местоимение «я» и форма глагола 1 л. ед. ч. «приветствую», грамматические классификаторы персональности, мгновенно – в соседнем стихе, строфе, сонете – нейтрализуются показателями 1 л. мн. ч., т. е. лирическое переживание себя в Вечном Городе уравновешивается коллективным: «я» приветствует Roma Aeterna от имени всех, от лица «мы». Не говоря уже о том, что в ряде сонетов (II, III, VII, отчасти IV, VIII и IX) лирический субъект не представлен не только на грамматическом, эксплицитном, но даже на имплицитном уровне:

Пел Пиндар, лебедь: «нет под солнцем блага Воды милей».
Бежит по жилам Рима,
Склоненьем акведуков с гор гонима,
Издревле родников счастливых влага.

То плещет звонко в кладезь саркофага;

То бьет в лазурь столбом и вдаль, дробима,
Прохладу зыблет; то, неукротима,
Потоки рушит с мраморного прага.

Ее журчаньем узкий переулок

Волшебно оживлен; и хороводы
Окрест ее ведут морские боги:

Резец собрал их. Сонные чертоги

Пустынно внемлют, как играют воды,
И сладостно во мгле их голос гулок (III, 132).

Описательное начало, усиленное использованием пятистопного, «эпического», ямба способствует созданию историософского и метафизического эпоса, в котором обретается объединяющая духовная цель. Великие связующие начала европейской, античной и христианской культуры через переживание отдельной личности становятся опытом всего человечества. Рим же получает статус еще одной «энтелехии» в системе идей Вяч. Иванова, «безмерной идеи» (в терминологии Шеллинга) истории и культуры, личного и всеобщего опыта, политического и религиозного устройства, веры и духовной дисциплины, соразмерности и порядка и – в конце перспективы – идеи европейского универсализма и земного Рая под куполом собора св. Петра: «Один, / На золоте круглится синий Купол» (IX, 134).