Литературная черта оседлости. От Гоголя до Бабеля

Квитка написал «Ярмарку» летом 1840 года, и вскоре после этого повесть была опубликована в «Современнике» [Квитка 1840]. В письме к Плетневу, издателю этого петербургского журнала, Квитка писал: «…посылаю между прочими и статью “Ярмарка” по требованию Вашему для IV-ой книжки “Современника”». Плетнев, в свою очередь, писал своему соредактору Гроту: «В этот же день Квитка прислал мне новую повесть “Ярмарка” – прелесть!» [Грот, Плетнев 1896:26][176]. Грот, однако, отвечал на это: «…да и Ярмарка скучновата; в повестях Квитка слишком растянут, почти всегда; впрочем, я из Ярмарки мало прочел» [Грот, 1896: 102]. Плетнев возражал и утверждал, что «Ярмарка», вероятно, была лучшим из того, что написал Квитка [Грот, Плетнев 1896: 115].

Грот и Плетнев часто спорили о Квитке в своих письмах. В последующие годы они нередко обменивались сплетнями о своем украинском коллеге. Как и другие критики Квитки, о которых речь шла выше, редакторы «Современника» придерживались диаметрально противоположных точек зрения относительно его творчества. Грот по большей части отрицательно отзывался о прозе Квитки. Плетнев же постоянно выступал в защиту своего друга, рассказывая о том, как повесть Квитки обсуждается в литературных салонах и аристократических домах Петербурга[177]. В феврале 1841 года Плетнев был разочарован тем, что «Сенковский о Квитке говорит, что его сочинения есть mauvais genre; что у него нет слога и подлый язык; что его сцены никого не интересуют, ибо касаются пороков и недостатков провинциальных и частных» [Грот, Плетнев 1896: 232]. Не принимая критику Сенковского, Плетнев пишет Гроту: «Но как же уверять, что черты смешного потому не смешны, что их автор подметил не в столице, а в провинции?» Политическая и культурная незначительность провинциальной жизни в глазах столичных жителей оказывается тем фактором, который более всех прочих влияет на отношение критиков к Квитке. Отвечая на слова Грота о том, что Квитка позволяет себе в письме то, что «и в разговоре не всегда удается услышать», Плетнев возражает: «Если он создал столько характеров, столько положений, столько сцен; если он раскрыл перед нами столько разнообразных, незаимствованных, самых неподдельных красот в жизни человека и в его душе, так можно ли критиковать, зачем он в одной повести начал фразу словом тъфу\»[178]

Как писали Делёз и Гваттари, «нет никакого большого и революционного, есть только малое» [Делёз, Гваттари 2015: 34]. Подобно Парразию, который выиграл состязание с Зевксисом, изобразив занавес, Квитка приобрел своих самых преданных поклонников благодаря тому, что изображал подлинный украинский быт во всех своих произведениях, на каком бы языке они ни были написаны. Даже самые непримиримые критики Квитки признавали, что он намного точнее передает жизнь украинских провинций, чем любые другие читаемые в Петербурге писатели, включая Гоголя. Коммерческий пейзаж Квитки является, как ни странно, одновременно и убежищем художника, и площадкой, на которой он готов вступать в спор с критиками. Просторечные выражения (не всегда понятные и иногда раздражающие), провинциальность, даже консерватизм, роднившие Квитку со многими его героями, – вот то, что вызывало отторжение у многих русских читателей и любовь у читателей украинских. Вскоре после смерти писателя И. И. Срезневский написал в «Москвитянине», что целью творчества Квитки было впечатлить восприимчивых к человеческому языку своим простым сельским бытом [Срезневский 1843: 503]. Как один из многих украинцев, пытавшихся сделать себе имя в издательских кругах Петербурга, Квитка вынужден был бороться с критикой, которая благосклоннее отнеслась бы к его произведениям, будь они адресованы широкому кругу русских читателей. Подобно Гоголю, Квитка использует украинский коммерческий пейзаж для того, чтобы показать мир, скрытый за занавесом предметов и притворства. Однако мастерство Квитки как раз и состоит в изображении этого самого занавеса.

Глава 4 Рынок как место рождения современной еврейской литературы (1842–1916)

Читатель Гоголя въезжает на Сорочинскую ярмарку вместе с «нескончаемою вереницею чумаков с солью и рыбою»; герои «Ярмарки» Квитки отправляются в путь «в коляске, нагруженной до невозможности шкатулками и подушками» [Гоголь 1937–1952, 1: 112; Квітка 1978–1981, 4: 379]. Родившийся через 50 лет после Гоголя классик идишской литературы Шолем Рабинович (1859–1916), известный всему миру под псевдонимом Шолом-Алейхем, использует коммерческий пейзаж в качестве метафоры своей жизни и творчества: