То есть литература опять становится уделом специализированных элит и вряд ли в ближайшее время сумеет вернуть себе прежнее положение.
Фактор второй: Кричи громче
Соответственно, как заметил ещё Бодрийяр, изменилась вся технология писательского бытия. Раньше автор сначала создавал книгу, и если она оказывалась хорошей, то за счёт этого обретал известность. Сейчас автор сначала утверждается в медийной среде, нарабатывает, если получается, популярность, а уже после подвёрстывает к этому свои книги.
Причём качество книг, в общем, значения не имеет. Главное, чтобы они не были чрезмерно скучны. Зато приветствуется бодренькая болтовня как бы обо всём сразу, а в сущности ни о чём.
Примеры медийных авторов, я думаю, приводить не надо. Они перед глазами у всех.
Здесь важен общий вектор, задающий позиционирование в культуре.
Художник становится известным, потому что бегает на четвереньках, лает и кусает людей, режиссёр – снимая фильм о школе, где ученики предстают психопатическими маргиналами, писатель – наполняя очередной роман отвратительными физиологическими подробностями.
Как, по слухам, проговорился в начале своего «творческого пути» Виктор Ерофеев, главное – наскандалить, привлечь внимание, потом – пиши что хочешь, всё равно будут читать. Кстати, это подтверждает и литературная карьера самого В. Ерофеева: при весьма скромных художественных способностях он считается чуть ли не ведущим российским писателем.
Значит, есть ради чего скандалить.
Тот же Бодрийяр назвал подобные феномены симулякрами – явлениями, которые лишь имитируют реальность, но сами не являются таковой.
Современный автор становится симулякром. Он становится медийным фантомом, существующим в зыбкой, изменчивой коммуникационной среде, где продуцировать событийный шум важнее, чем творить, и где казаться писателем значительно важнее, чем им быть.
Многие российские авторы, как мне представляется, втайне радуются, что книг ныне никто не читает. По крайней мере так не слишком заметна их (авторов) творческая несостоятельность.
Вот откуда идёт ощущение беллетристической пустоты.
«Барабан может заглушить оркестр, но не может его заменить».
Фактор третий: Свой среди своих
Механизмом, поддерживающим фантомное бытие, является тусовка – литературный клан.
Заметим, что данная общность имеет глубинный биологический смысл. В стаде павианов, например, молодой самец, чтобы повысить свой социальный статус, должен победить самца более высокого ранга. В одиночку он этого сделать не в состоянии – создаётся клан, объединяющий других молодых самцов. Цели подобного объединения исключительно прагматические: карьера, продвижение вверх, борьба за пищевой и репродуктивный ресурс.
Литературная тусовка строится по тем же принципам. И потому главный её критерий можно сформулировать так: свой – это не тот, кто умеет писать, а тот умеет писать, кто – свой. Чужих, пусть даже талантливых авторов, тусовка не замечает, зато автор бездарный, но из своих обретает в ней все права.
Далее на тусовку обычно навешивается броский ярлык: концептуализм, метареализм, маньеризм, фундаментализм. Никакой внятной связи с текстами тусовочных авторов такой ярлык, как правило, не имеет, зато на него хорошо клюёт критика, обозревающая литературу. Ведь писать о ярлыке проще, чем анализировать книгу. Легче взять готовый дефинитивный набор, чем создавать его самому. Ярлык в данном случае исполняет ту же функцию, что и ритуальные татуировки первобытных племён, – выделить своих, обозначить и оправдать собственную непохожесть на остальных.
Результаты деятельности тусовок особенно хорошо заметны в области литературных премий. Если в жюри есть свои, то и премию получает тоже свой. Разве что победит другой «творческий клан». При этом качество книги никакого значения не имеет: она может быть деревянной, банальной, занудливой, художественно убогой, автор книги может совершенно не чувствовать языка – всё это меркнет, если он входит в тот же литературный прайд.
При чём тут художественность?
При чём тут язык?
При чём тут литература вообще?
В тусовке литература не цель, а исключительно карьерный ресурс.
Фактор четвёртый: Картография пустоты
Теперь представим себе слегка продвинутого россиянина, образованного, умного, любящего и стремящегося читать. Вот он узнаёт, что некая книга получила престижную литературную премию, он покупает данную книгу, открывает её и буквально на первых страницах впадает в столбняк.
Выясняется, что читать книгу нельзя.
И не потому, что книга чрезмерно усложнена, что, заметим, считается почему-то признаком «высокой литературы». И не потому, что книга написана каким-нибудь специфическим языком, – что, опять же заметим, тоже почему-то считается литературным достоинством. Нет, книга попросту несъедобна. Это опилки, напиленные из сухого бревна.
Тогда россиянин покупает другую книгу, например ту, которую безудержно хвалит критика. Открывает и опять впадает в столбняк. То же самое: книгу невозможно читать.