Литературная Газета 6432 ( № 39 2013)

Атмосферу отражает фрагмент расшифровки милицейского радиообмена в ночь на 4 октября: «Никого живым не брать… Мы их перевешаем на флагштоках везде, б…, на каждом столбу перевешаем, падла… И пусть эти пидарасы, б…, из Белого дома, они это, суки, запомнят, б…, что мы их будем вешать за …! Ребята, они там, суки, десятый съезд внеочередной затеяли… Хорош болтать, когда штурм будет? Скоро будет, скоро, ребята. Руки чешутся. Не говори, поскорее бы! … А мы их руками, руками. Анпилова омоновцам отдать, вместе с Аксючицем и Константиновым».

Возобладали звериные инстинкты. Это и есть гражданская война.

– Власти преуменьшали потом число убитых.

– Оно поныне преуменьшается. Подонки в погонах расстреливали людей у бетонных стен стадиона, в подвалах, подъездах. В укромных местах вокруг Дома Советов избивали, а то и пристреливали безоружных, даже охотились за мелькающими в окнах жителями. Особенно усердствовали, как писали газеты, «снайперы Коржакова». Можно твёрдо говорить примерно о тысяче убитых с двух сторон. Официально оглашалась цифра – 147. Однако сотни родителей с портретами погибших молодых людей приходят на каждую годовщину побоища к Поминальному кресту. А сколько убитых сожгли в столичных моргах?

Никто по сей день не понёс за массовые убийства никакого наказания!

Ошибки белодомовцев, стихийные или организованные провокации не могут оправдать затеянную Ельциным бойню.

Вскоре после событий я имел возможность спросить советника президента Станкевича: «Зачем же танками, зачем столько крови, если своих целей вы могли достичь менее жестокими средствами, например, усыпляющими газами?» Ответ был таким: «Это – акция устрашения для сохранения порядка и единства России. Теперь никто и пикнуть не посмеет, особенно руководители регионов».

Всего лишь акция устрашения! С сотнями погибших, большая часть которых обычные люди.

– Какой была реакция общества на те события?

– Самый постыдный факт: именно столичная либеральная интеллигенция потребовала от президента вскоре после октябрьских событий перманентного устрашения, называя это демократией. Группа литераторов в коллективном обращении, видимо, устыдясь своей слабости («нам очень хотелось быть добрыми, великодушными, терпимыми»), определила самое «грозное» в происходящем: «И «ведьмы», а вернее – красно-коричневые оборотни, наглея от безнаказанности, оклеивали на глазах милиции стены своими ядовитыми листками, грозно оскорбляли народ, государство, его законных руководителей, сладострастно объясняя, как именно они будут всех нас вешать… Хватит говорить… Пора научиться действовать. Эти тупые негодяи уважают только силу. Так не пора ли её продемонстрировать нашей юной… демократии?» Та ещё лексика! Танкового обстрела и убийств сотен молодых людей им было маловато – требовали чего-то более радикального.

И ныне некоторые из них твердят, что тогда «шаг к демократии мы сделали», другие убеждены, что поступили правильно, хотя признают, что ни к какой демократии это не привело. Только у Юрия Давыдова хватило мужества сказать: «Мне не следовало пользоваться правом на глупость». Правда, самые известные подписанты позже не брались защищать свои расстрельные призывы (Белла Ахмадулина, Василь Быков, Даниил Гранин, Дмитрий Лихачёв, Виктор Астафьев).

Ну а в народе реакция была, по-моему, преимущественно такой: отвращение от действий «элиты», тревога, апатия.

– Итог переворота удовлетворил именно «элиту».

– Так называемую элиту… После принятия навязанной авторитарной Конституции сформировался абсолютно бесславный ельцинский режим. Переворот организовывали или поддерживали: столичная правящая номенклатура, структуры торгового и финансового капитала, связанные коррупцией с номенклатурой (компрадорская буржуазия) и их охранные отряды. А также – криминальные структуры и их боевики, радикал-либеральная интеллигенция и её СМИ, и поныне без устали обрабатывающие россиян и вводящие в заблуждение зарубежную общественность. Разные силы объединяло стремление сохранить режим, предоставляющий невиданные возможности для обогащения и контроля над Россией. Многих побуждала влиться в эти ряды боязнь правосудия.