Литературная Газета 6443 ( № 50 2013)

И совсем о другом. Это нелепое «присаживайтесь!» вместо нормального «садитесь». Здесь уже не до грамматики. Здесь пахнуло языком зоны, её табу и суевериями. Не самая смешная шутка Жоржа Милослав­ского из искромётного «Ивана Васильевича…» – «сесть я всегда успею» – живёт и побеждает и подпитывается сами знаете какой обстановкой (кстати, криминальной, а не криминогенной, т.е. порождающей криминал). Почти в каждом сериале обыгрывается подобная интерпретация великого и ужасного глагола «садиться – сесть». Боятся его настолько, что вполне цивилизованные герои предлагают уже «присесть в мою машину» (например, т/ф «Дело Крапивиных», «Двадцать лет без любви» и др.). Это как же – зад в машине (на краешке сиденья, что и является смыслом этого глагола)? Всё, можно ехать!

Сам по себе глагол «присаживайтесь» – вполне литературен и употребляется в тех ситуациях, для которых и предназначен: «Присядь, передохни!», «Присядем (на лавочку), поговорим», «Присаживайся рядышком, тут ещё есть место (уместимся)» и подобное. Но: «Садитесь, пожалуйста», «Проходите, садитесь» – на стул, в кресло, на диван, и уж тем более в машину. Не бойтесь, только из-за этого глагола вы в тюрьму не попадёте. Иначе наплыва «сидящих» не выдержала бы даже наша славная пенитенциарная система.

Всё изложенное выше – лишь маленький кусочек огромного, в жутких розочках , торта под названием «Безграмотность». «Сладкое верблюдо», – как говорил один из героев вечных и прекрасных «Двенадцати стульев». И у нас подобных примеров – в разы больше . Надеемся, что курсив подсказал – это тоже уродец новояза.

Теги: русский язык , словоупотребление

Учитель разных поколений

Александр Матвеевич Пешковский писал: "Если бы литературное наречие изменялось быстро, то каждое поколение могло бы пользоваться лишь литературой своей да предшест­вовавшего поколения". Но существует тонкая связь между новаторством и традициями, благодаря чему достигается единство духовного и языкового пространства, сохранению и развитию которого посвятил свою жизнь этот замечательный русский лингвист и филолог. В этом году исполнилось 135 лет со дня его рождения и 80 лет со дня смерти.

Способный, разносторонне начитанный, желающий знать как можно больше, А.М. Пешковский окончил с золотой медалью гимназию в Феодосии, затем учился на естественном и историко-филологическом факультетах Московского университета, а также в Берлинском университете, где осваивал естествознание. После преподавал в Москве и Днепропетровске, к сорока годам стал профессором МГУ. Но главную свою книгу - «Русский синтаксис в научном освещении» – учёный написал в те годы, когда работал учителем русского и латинского языков в гимназиях Москвы. Она и предназначалась для его учеников, потому, может быть, в ней так много метафор и сравнений. Это поэтический взгляд талантливого человека на жизнь языка. Книга была высоко оценена А.А. Шахматовым и выдержала около десяти переизданий. Каждое из них тщательно перерабатывалось автором.

Уровень преподавания рус­ского языка не устраивал молодого учителя – и он взялся за написание научных и методических статей. В 1920-х годах появляются учебники для младших школьников – «Наш язык», «Первые уроки русского языка». Преподавателям адресована книга «Школьная и научная грамматика», ставшая методическим приложением к «Синтаксису». В 1925 году выходит в свет сборник статей «Методика родного языка, лингвистика, стилистика, поэтика». Учёный размышляет о преподавании грамматики и правописания, о теории слова, о различиях стиха и прозы, о фонетике и фонетической транскрипции.

В юности он был дружен с Максимилианом Волошиным. А учеником его был Вадим Шершеневич, посвятивший учителю раздел «Ломать грамматику» в своих «Листах имажиниста»: «<[?]> так радостно встретить каждую неправильность грамматики, каждую аграмматичность». Это неслучайно, ведь именно Пешковский использовал в преподавании «отрицательный» языковой материал– ошибки. Порой нарушение нормы способствует развитию языка, движению и развёртыванию его традиций.