Литературная Газета 6473 ( № 30 2014)

В тени большого поэта и доблестного офицера Николая Гумилёва как-то потерялись другие русские поэты, послужившие Отечеству на полях Первой мировой войны. В частности, Всеволод Александрович Рождественский, который при жизни мучился тем, что его постоянно путали с более популярным «шестидесятником» – Робертом Рождественским. Правда, это иногда давало ветерану лишние заказы стихотворных сборников для книжных магазинов. Он писал в заметках «О себе…»: «Осенью 1916 года по «общестуденческому призыву» я попал в сапёрную часть царской армии, но пробыл там сравнительно недолго – после свержения самодержавия вернулся в университет. Это произошло, впрочем, после пребывания в войсках Совета рабочих и солдатских депутатов, ночных патрулирований по городу и стычек с юнкерами Керенского. Возобновившаяся академическая жизнь оказалась не очень длительной – всё, что происходило вне её, было и нужнее и интересней. Я ушёл добровольцем в недавно образовавшуюся Красную Армию, где пробыл около пяти лет на скромной должности младшего командира. Участвовал в обороне Петрограда от генерала Юденича». Кстати, Юденич был вторым победоносным генералом, наряду с Брусиловым превосходно воевал на Кавказском фронте Первой мировой, а вот Петроград в Гражданскую – не взял…

Рождественский вспоминает, как Алексей Максимович Горький привлёк его «в 1918 году к сотрудничеству в основанном им издательстве «Всемирная литература». Здесь же произошло и знакомство Рождественского с А.А. Блоком.

Вот и подошли мы к одному из главных героев – поэту Блоку. «…В январе 1917 года морозным утром я, прикомандированный к генералу М., объезжающему с ревизией места работ Западного фронта, вылез из вагона на маленькой станции, в лесах и снегах. Мне было поручено взять в управлении дружины сведения о работающих в ней башкирах. Меня провели в жарко натопленный домик. Через несколько минут, запыхавшись, вошёл заведующий, худой, красивый человек, с румяным от мороза лицом, с заиндевевшими ресницами. Всё, что угодно, но никак не мог ожидать, что этот заведующий – Александр Блок. Когда сведения были отосланы генералу, мы пошли гулять. Блок рассказал мне о том, как здесь славно жить, как он из десятников дослужился до заведующего, сколько времени в сутки он проводит верхом на лошади; говорили о войне, о прекрасной зиме…». Это строки удивления и восторга из воспоминаний Алексея Толстого. В дружине поэту была отведена более чем скромная роль – табельщика с месячным окладом в 100 рублей (напомним, что фунт хлеба тогда стал стоить 2 копейки вместо довоенной 1 копейки), а вот прапорщик Гумилёв получал в три раза больше!

О жизни Блока на Пинщине мы, к сожалению, можем судить только по его письмам к матери, жене, отдельным друзьям, а также письмам к нему. Причём многие из них не сохранились. Записная книжка Блока за № 49 практически осталась чистой, без стихов. Дневник в это время он также, по-видимому, не вёл, потому что ещё 29 мая 1913 года решительно записал: «Дневник теперь теряет смысл, я больше не буду писать». Но с 1917 года, с Февральской (мартовской по новому стилю) революции, он возобновляет его. До определённого времени во многих источниках высказывалась мысль, что семь месяцев, которые провёл А. Блок на Полесье, «едва ли не самые бесцветные в его жизни» и что они, дескать, не лучшим образом сказались на его творчестве. Однако мне кажется, что там, может быть, истоки «Скифов» да и в ритмах «Двенадцати» очень многое угадывается из армейских впечатлений, из общения с простыми солдатами в глубинах Полесья тяжкой поры.