Литературная Газета, 6526 (№ 38/2015)

А между тем в 1970-е годы авторы, осознавшие себя современниками новой поэтической эпохи – «бронзовой», а не «серебряной», – вовсе не думали о регрессе. Как раз наоборот. Холодной расслабленности и беспочвенности декаданса они противопоставляли обновлённую веру, вливая новую порцию поэтического «золота» в прежний литературный слиток. Век «бронзовый» наследовал веку «золотому» через поколение. В 1975 году ленинградский поэт Олег Охапкин сказал об этом в стихотворении, которое так и называется – «Бронзовый век», перечисляя действующих лиц и исполнителей (Красовицкий, Ерёмин, Уфлянд, Горбовский, Соснора, Кушнер, Рейн, Найман, Бродский, Бобышев, Охапкин, Ожиганов, Кривулин, Куприянов, Ширали, Стратановский, Чейгин, Эрль, Величанский и «кто-то ещё»). Особо подчёркивается Охапкиным момент культурной инициации, которая совпадает с религиозным откровением:

Он исторгнул из Храма лишних.

Торговавших талантом, чтобы

Воцарился в сердцах Всевышний,

А в торгующих – дух утробы.

И пошли по домам поэты.

Те, кто Бога встречали – с миром,

А купцы разбрелись по свету

Золотому служить кумиру.

Разбрелися по всем дорогам.

Приступили ко всем порогам,

И на бронзовосерых лицах

Тихо бронзовый век горел.

Единственное, быть может, что не получило тогда отражения в охапкинской мозаике – это особая роль Николая Заболоцкого, уникальной литературной фигуры, стоявшей на границе «серебряного» и «бронзового» времени. Но это отдельный разговор…

Итак, поэты «бронзового века» вернули культуре то, что было утрачено в декадансе, отвергнуто в футуризме и тщательно замаскировано в русской литературе советского периода, – вернули золото традиции, по-новому переосмысленной и отлитой в ином культурном сплаве. Но новый культурный истеблишмент предпочёл этого не заметить. Само понятие «бронзовый век» вызывало недоумение, вопросы и какое-то подспудное неприятие. Интеллигенции не хотелось менять систему координат, основанную на идее одной привилегированной эпохи. Использовать дух русского модерна как ultima thule – («последний предел», «крайний остров») национальной культуры – это было удобное решение. Оно позволяло просто законсервировать разрыв, который провозгласили большевики, сбрасывая Пушкина с «корабля современности». Мысль о преодолении этого разрыва вытеснялась на задворки общественного сознания.

И сегодня культур-менеджмент делает вид, что эта ситуация его не касается. Нет эпохи – нет проблемы. О потребности в новой литературной хронологии предпочитают громко молчать. Литературную современность публике подают как период «умной беллетристики» для городского среднего класса, которому некогда читать фундаментальные тексты, но хочется сохранить интеллектуальную форму. Зато концепт Серебряного века по-прежнему играет роль универсальной эстетической парадигмы и одного из краеугольных камней российского постмодернизма.

Соединение гламура с «дореволюционностью» – вот во что превратился сегодня гештальт «русского модерна» и «философско-теософских исканий начала века». Это то, на что завязаны представления о новой салонности, о стилизованных клубных пати и куртуазности. Каждая вторая элитная школа выходного дня на Рублёвке стилизована под «салоны начала века». Так устроено сознание новых русских, которые теперь называют себя «глобал рашинз»: «фрукт – яблоко, планета – Земля, поэт – Пушкин, культура – Серебряный век». И неважно, что назойливая кичевость оглупляет и упрощает культурные реалии. Неважно, насколько этот образ культуры адекватен. Главное, что он «элитарен».

Поэтов «бронзового века», если взглянуть на тексты того же Охапкина, избирает и призывает Господь. Но современная клубная культура, арт-кафе, книжные выставки, литпремии и фестивали – всё это организуется и «избирается» культур-менеджерами, издательскими концернами – словом, креаклами от культуры, буржуазией духа. А в этой среде знание – не дар, но товар. Отсюда его нехватка у одних и избыток у других. Таковы правила игры, диктуемые российским правящим классом. Поэтому, например, новый культурный элитаризм очевидным образом сочетается с откровенной кастовостью в новой системе образования, которую проповедует Минобр под видом «образовательной реформы».

Но дело в том, что культура постмодерна, в которой в российских условиях такое почётное место занял концепт Серебряного века, давно уже не находится в фазе расцвета. Сегодня наблюдения за этой культурой обнаруживают феномен реверса. Постмодерн как бы сворачивается, откатывается назад, срывается в архаику. Социологи вовсю говорят о «техноязычестве», «новом пантеизме» и «новой дикости».