Литературная Газета, 6550 (№ 16/2016)

Начну с незначительной, казалось бы, но характерной детали. Громова, со слов писательницы Лидии Либединской, утверждает, будто бы в день смерти Сталина Валерия Анатольевна пришла к ним в дом с бутылкой шампанского, дабы «выпить за смерть тирана». Я хорошо помню этот день, мне было 12 лет. Проблема не в отношении к Сталину, которое у моей матери было более чем критическим*, но в отношении к факту и готовности транслировать неправдоподобные байки. Любое застолье в том доме начиналось тостом за здоровье вождя, и в это время было бы странным веселиться и праздновать на глазах у «культовички», как называла Либединскую моя мать. «Всё же нельзя, чтобы пошляки и лжецы всегда были безнаказанны! – писала Герасимова в письме подруге литератору А.Г. Елагиной, отзываясь на книгу Либединской «Зелёная лампа» (1966). – Помню, какой ярой, бесстыдной «культовичкой» была Либединская до самой последней минуты, когда наконец почуяла, что теперь нужно иное. Смекалистая баба! Хотя я не отрицаю, что баба эта по-своему литературная. Писать, пусть на потребу, главным образом обывателя, – умеет».

В «Узле» от собственного имени, а в «Ключе» уже со слов той же Либединской Громова рассказывает о попытке суицида Валерии Герасимовой в начале 30-х. Такая попытка действительно была. Но не по причине столь смехотворной, как катание на теплоходе её тогдашнего мужа Александра Фадеева с некой дамой, а по неизмеримо более серьёзным и глубоким причинам. «Сестра насилу успела её откачать… На Ольгу (то есть компаньонку по катанию) Фадеев больше не смотрел». Удивляет вульгарный тон самого громовского пересказа. Какое-то душевное плебейство – желание обязательно влезть в интимную жизнь, по сути, неведомых ей людей. Либединская не могла быть свидетельницей этих событий, так как мама познакомилась с ней только в конце войны, когда та вышла замуж за писателя Юрия Либединского, с которым мама дружила с самого детства. Вскоре после его смерти она прекратила всякое общение с Лидией Борисовной, что не могло не сказаться на тональности и характере воспоминаний последней.

Хочется привести ещё одну ошеломительную историю из «Ключа»: «Либединская ходила с Маргаритой (Алигер) вместе (!) отпевать самоубийцу Фадеева в церковь на Пятницкой. На кладбище каждый год в день памяти Фадеева они встречали Марию Петровых». Восклицательный знак в скобках поставлен Громовой, но я таких восклицательных знаков поставила бы больше. Ведь это уже хармсовская фантасмагория. Во-первых, на Пятницкой в те годы не было ни одной действующей церкви. Во-вторых, без свидетельства о смерти священник не имел права отпевать. И в-третьих, – какой пронзительный мистицизм! – подумать только: из года в год в одно и то же время встречать на кладбище поэтессу Петровых…

И ещё о нелепостях. В книге «Узел» (2006) Громова пишет о гибели «в начале 20-х годов ряда выдающихся учёных, среди которых А. Ганин, В. Таганцев, С. Мельгунов, А. Чаянов»… А теперь по порядку. Алексей Ганин, расстрелянный в 1925-м по сфабрикованному делу «Ордена русских фашистов», известен как поэт и друг Сергея Есенина, а вовсе не «выдающийся учёный». Действительно, географ Владимир Таганцев был расстрелян в 1921-м. Но по поводу следующих имён опять неверные сведения. Историк Сергей Мельгунов закончил свои дни в 1956-м в поселении Шампаньи близ Парижа. Экономист Александр Чаянов расстрелян не «в начале 20-х», а в 1937-м.

Или обстоятельства жизни писателя Александра Авдеенко. Упоминая его опалу в 1940-м, Громова пишет: «В конце концов, он убежит на родную шахту и останется там, забытый властями и оттого сумевший выжить». Создаётся впечатление, что человек на всю жизнь затаился в шахте. На самом же деле уже через год после опалы, в 1941-м, Авдеенко отправился на фронт, где был военкором, получившим прощение лично от Сталина. Был восстановлен в Союзе писателей, а затем и в партии. Обладатель множества наград и орденов, лауреат Государственных премий. Выпустил десятки книг.

Марк Колосов никогда не был мужем писательницы Анны Караваевой. Известная поэтесса и переводчик Вера Звягинцева, которую мне довелось знать, была Клавдиевна, а не Константиновна.

По утверждению Громовой, в 1958-м Веру Инбер якобы угрожали отправить на Колыму, если она не выступит против Бориса Пастернака. Будто бы об этом Инбер «шёпотом говорила своим знакомым». Кому нашептала, Громова утаила. Страх Инбер исследовательница объясняет её родством с Троцким, которое не помешало поэтессе получить Сталинскую премию, два ордена Трудового Красного Знамени и другие награды и находиться в руководстве Союза писателей. С чего бы Колыма? А может, Громова путает 1958-й (когда уже вовсю шла реабилитация, в том числе и бывших троцкистов) с 1937-м?