Литературная Газета, 6610 (№ 34/2017)

Теперь уж и неважно, пошло ли это слово от имени графа Калемберга из Вестфалии, который острил или путал слова, то ли вырвалось со двора Людовика ХIV, то ли со двора бывшего поль­ского короля Станислава Лещинского, обретавшегося в Люневилле. Называют ещё парижского аптекаря Каланбура. А то относят это слово к немецкому сборнику шуток Каленберга, изданному в 1500 го­ду. Просмотрите «Моление» опального Даниила Заточника, жившего в XII веке, и найдёте там немало каламбуров. «... Кому Боголюбово, а мне горе лютое; кому Белоозеро, а мне оно смолы чернее; кому Лаче-озеро, а мне, на нём живя, плач горький; кому Новый Город, а у меня в доме и углы завалились» (перевод Д.С. Лихачёва).

У французов первый «Словарь каламбуров» издан в Париже в I860 году. Важно и то, что редко какой каламбур доживает до чести быть оттиснутым на бумаге или войти в большую литературу. Как и анекдот, он всецело принадлежит стихии устной речи. Да и лучшие из анекдотов построены на каламбурах. В разговорах каламбуры рож­даются то и дело и забываются тут же, если не случится им быть занесёнными в записную книжку какого-нибудь известного человека.

Где читал, не помню, но засело в голове такое.

Знаменитый Ермолов был известный острослов. Язык доводил его даже до ссылки. Он командовал батареей, когда инспектором артиллерии был Аракчеев. На смотру приказали вывести батарею на позицию. Ермолов запоздал на несколько минут. Но лихие ухо­женные кони вынесли батарею, и орудия чётко изготовились к бою. Аракчеев разбранил Ермолова за опоздание, но похвалил команди­ра за содержание лошадей.

– Вот так, господа, – сказал, обращаясь к офицерам, Ермолов, – репутация офицера иногда зависит от скотов.

В письменном виде до нас дошли в основном каламбуры дворян­ского сословия, острословие людей пишущих, а уж как играли сло­вами крестьяне, рабочие, купцы, о том можно лишь догадываться. Незаписанная речь вызовет живой отклик и забудется навеки, ес­ли не скажет кто-нибудь что-либо подобное в похожем сплетении обстоятельств...

Как тут не вспомнить Гоголя: «Выражается сильно российский народ!.. А уж куды бывает метко всё то, что вышло из глубины Руси, где нет ни немецких, ни чухонских, ни всяких иных племён, а всё сам-самородок, живой и бойкий русский ум, что не лезет за словом в карман, не высиживает его, как наседка цыплят…» И ещё добавил, что «нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово».

В языке угадываются черты национального характера. И то и другое меньше всего поддаётся неумолимо убегающему времени.

Мне довелось долго служить в армии, и я не знаю роты, которую не потешал бы записной остряк. Стоило ему рот открыть, как людей начинал разбирать хохот. Доставалось и приятелям, и начальству. Жить и служить было легче.

Вот старшина роты даёт команду «смирно», оглядывает ряды и грозно говорит:

– Кто там взаду вертится?!

– Земля, – слышится из строя.

– Кто это сказал? – спрашивает, оборачиваясь на голос, стар­шина.

– Галилей, – тотчас отвечают с другой стороны строя.

В этом коротком диалоге при желании можно усмотреть, по крайней мере, три вольных или невольных каламбура.

Жаль, если никто из моих современников не завёл, подобно Вяземскому, записной книжки специально для каламбуров, которые, в отличие от анекдотов, редко передаются из уст в уста.

А что уцелело в памяти?

Известный сценарист Алексей Каплер жил в Доме творчества писателей в Коктебеле на втором этаже, вставал рано, делал зарядку с гантелями, и стук их будил другого известного писателя, Олега Михайлова, любителя поспать, обитавшего как раз под Каплером. Как-то его спросили о самочувствии, и он тотчас ответил:

– Вам-то хорошо. Над вами не Каплер…

Каламбур очень злободневен и потому недолговечен. Его рождают находчивость и безупречное владение родной речью. Недаром создатели Козьмы Пруткова заимствовали каламбуры у автора «Конька-Горбунка» Петра Павловича Ершова, о котором Пушкин сказал: «Этот Ершов владеет русским стихом, точно своим крепостным мужиком». А сам Пушкин тоже был горазд на каламбуры, и самый из­вестный – плод устной импровизации.

В.А. Соллогуб, выходя из книжной лавки Смирдина, стал со­чинять:

Коль ты к Смирдину войдёшь,

Ничего там не найдёшь,

Ничего ты там не купишь,

Лишь Сенковского толкнёшь.

И Пушкин тотчас подхватил:

Иль в Булгарина наступишь.

Нам известны в основном литературные каламбуры, то есть рождённые за письменным столом, а они не столь непринужденны, не с языка скатились... Каламбурная рифма в стихах – тоже род литературных упражнений, если даже они чрезвычайно удачны, как у Минаева, который даже к финским скалам бурым обращался с каламбуром.

Вершиной русской каламбуристики, безусловно, следует считать незабвенного Козьму Пруткова. Он весь в традиции устной шутки. Самый первый афоризм вы­мышленного поэта построен на каламбуре:

«Обручальное кольцо есть первое звено в цепи супружеской жизни».