– Пророк Исайя первым изрёк, что всякая власть – от Бога. Соответственно, народ заслуживает того правителя, который им правит, и того, что с ним происходит. Я с этим тезисом согласиться полностью не могу, но в новом романе пытаюсь подойти к этой теме, раскрывая какие-то вещи, до нынешнего момента многим не известные. Вот, скажем, очень часто идёт спор о том, а были ли на самом деле разрешены пытки. Никто толком ответить не может… Сохранились документы, даже рисунки, о пытках, что применялись в лагерях. Они были разными – от пытки бессмысленным трудом, когда, скажем, заключённых заставляли переливать воду из одной полыньи в другую на лютом морозе до усмирения непокорных женщин «комарями» – мошкой, буквально съедающей заживо, или «распалкой» – погружением их мягких мест в муравейник. Но архивы, как тебе известно, не открыты до сих пор. Да и единой правды во всех этих болезненных темах нет, мне кажется. Истина некая, высшая, есть, но правда у каждого своя. Как до неё долезть, доползти? Было всё – и то, и это. И человек, чья тень до сих пор многим видится, который всё это устроил, по определению не мог быть мелким и ничтожным. Другое дело, что в те времена совершались такие преступления, которые, на мой взгляд, нельзя оправдать ничем, никакими великими свершениями.
– Что это получилось жанрово?
– Не знаю… Кинороман. Неореализм. Я люблю всякие завороты, там тоже они есть. Скажем, на митинге, посвящённом освобождению тоннеля от льда, в 1977 году появляется на трибуне «человек из великого прошлого» – Сталин. А до этого возникает фигура «человека из великого будущего», которого зовут Владимир, да и внешне он чем-то похож на нашего президента… Мне кажется, это всё облегчает чтение именно молодым людям, которые привыкли и к смешению жанров, и к таким вот сюжетным «замесам».
А вообще я документалистику никогда не писал. Это был для меня новый опыт совмещения документального и вымышленного. Виртуозно это делал Валентин Пикуль, у него никогда не поймёшь, что правда, а что – нет.
– Как вы полагаете, современный человек смог бы вынести всё, что выпало на долю поколения, отсидевших в сталинских лагерях?
– Нет, конечно. Люди в возрасте от пятидесяти и старше – может быть. Молодёжь – нет. Было разное, конечно, и тогда были «доходяги» и «фитили», не имевшие шанса на выживание в застенках – тот же несчастный Мандельштам. Время и условия сформировали тех людей. Кого-то сломали, кого-то нет.
– Ну, тогда последний вопрос – а вы-то в романе есть, Автор?
– Нет. Но есть некто Йорик – человек, похожий на автора… Я понял, что, не пережив всего этого, нельзя подобное написать. И поэтому ввёл этого героя, которому позволил в определённый момент говорить от первого, то есть моего лица. Он – и я, и не я. Он пишет повесть обо всём этом и прячет её в черенок лопаты, выдолбленный внутри… Может быть, суть написанного и задуманного кроется в его словах: «От века мы – язычники. Верить учимся. И всей правды сказать я не умею. Но, может быть, ещё научусь…»
Беседу вела Ольга Кузьмина
Истопник
ИстопникФрагмент из романа
Литература / Библиосфера / Портфель «ЛГ»
Купер Александр
Прогулка в детском ГУЛАГе
Теги:
Александр Купер
Затемнение. Флэшбэк. Лагерный пункт Акур. Весна 1947 года
Сталина Говердовская грудью кормит ребёнка. Мальчик почти лысенький, с жидкими вьющимися волосами. Сталина по-прежнему белокурая. Только мы уже замечаем серебристые пряди в её голове. А мальчик чёрненький. В отца, наверное. Ребёнку месяца три. А, может, четыре. Сталина в офицерской гимнастёрке, той самой, в которой и была арестована. Края рукавов и воротничка уже замахрились. Потрёпанная юбчонка, кирзовые стоптанные сапоги. Офицерские у неё давно отобрали уголовницы-
Вяжут себе кофты, а своим детям комбинезончики.