Повесть ставила перед читателем множество вопросов, и главный из них – почему шестнадцатилетняя героиня зовется Кроткой? Что означает в контексте повести это имя? Вскоре после знакомства с закладчицей зорко изучающий ее сорокалетний Ростовщик видит пусть и отчаянно бедную, но дерзкую девушку, бунтарку, гордячку, способную, как окажется, и на едкую насмешку, и на молчаливое презрение, и на полыхающую ненависть. Потом, женившись на ней, он разглядит, как его молодая жена однажды возьмется за револьвер, который приставит ему к виску, и он не рискнет открыть глаза. Чего только стоит сцена ее гнева: «Она вдруг вскочила, вдруг вся затряслась и – что бы вы думали – вдруг затопала на меня ногами; это был зверь, это был припадок, это был зверь в припадке. Я оцепенел от изумления: такой выходки я никогда не ожидал. Но не потерялся, я даже не сделал движения и опять прежним спокойным голосом прямо объявил, что с сих пор лишаю ее участия в моих занятиях. Она захохотала мне в лицо и вышла из квартиры. Дело в том, что выходить из квартиры она не имела права. Без меня никуда, таков был уговор еще в невестах. К вечеру она воротилась; я ни слова» (24; 17).
Это ли кротость? Кротко ли повела себя молодая женщина, когда на свой страх и риск пошла на свидание с бывшим сослуживцем мужа, чтобы расспросить того о прошлых делах супруга? Проявила ли кротость, когда была отлучена от брачного ложа и помещена за ширмами, на железной кровати, специально купленной для нее на рынке в знак расторжения их с мужем союза? Пыталась ли преодолеть бесовскую гордость супруга, когда тот навязал ей режим абсолютного молчания, или приняла эту жестокую игру?
Кажется, Достоевский дал повести отчетливо полемическое название, ведь во всех светских и религиозных словарях понятие «кротость» – это как раз уклонение от гнева и ярости, это уступчивость и мягкость, покорность и смиренность, незлобивость и безобидность. «Все свойства агнца» – так говорят о кротких женщинах, «кротость сияет на их лицах» – так говорят об иных монахинях.
Что сияет на лице героини повести Достоевского? Строгое удивление (24; 28) – когда муж пришел к ней с покаянным сердцем, потом «испуг и стыд»; потом «вдруг она зарыдала и затряслась; наступил страшный припадок истерики» (Там же). Замешательство, слезы, страх, убитый вид, рыдания, нервные припадки – вот что видит муж на лице и в поведении жены; он говорит ей слова любви, а она непрерывно плачет и «все больше и больше боится». Она надеялась, что он оставит ее «так», то есть не вполне как жену, и будет с ней жить не вполне как муж. А он показал, что намеревается быть ей вполне мужем и что она будет ему вполне жена.
Страшная правда открывается мужу вместе с самоубийством жены. Почему, зачем, для чего она умерла? Этот вопрос неотступно стучит в мозгу безутешного мужа. «Испугалась любви моей… и лучше умерла» (24; 33), – объясняет себе ее смерть кающийся муж. «Истина открывается несчастному довольно ясно и определительно, по крайней мере для него самого» (24; 6), – писал Достоевский.
Но это, замечу, сугубо мужская версия. Мы не знаем, как объясняла себе свой страшный порыв жена. Не знаем, о чем думала она, когда стояла у стены комнаты, у самого окна, руку приложив к стене и к руке прижав голову, улыбаясь, за минуту до того, как шагнула вниз.
Самоубийство с иконой – высшая точка протеста, дерзновенного поступка, противоположного кротости. Преподобный Ефрем Сирин (306–373 гг.) писал о кротких так: «Кроткий, если и обижен – радуется; если и оскорблен – благодарит; гневных – укрощает любовью; принимая удары – не метётся; когда с ним ссорятся – спокоен; когда (его) подчиняют – веселится… в унижениях радуется, заслугами не кичится, со всеми мирен… чужд лукавства, не знает зависти»[90]. Это в идеале.
«Нестерпимый тиран души моей» (24; 16), – назовет свою жену Ростовщик. Два тирана, каждый на свой лад, два гордеца, схлестнувшиеся в смертельном поединке. Одна, не оставив даже записки, бросается из окна высокого пятого этажа на каменную мостовую, и еще неизвестно, кто из них более мертв: девочка, не захотевшая принять любви мужа, терзавшего ее целую зиму, или вдовец, оставшийся со своей стратегией один в пустых комнатах, где всё мертво и всюду мертвецы. И тело жены унесут на кладбище уже завтра утром.
Достоевский создал не просто литературный шедевр. Он создал еще и самый загадочный из всех своих женских образов, в котором каждая черта противоречит соседствующей, где имя взрывает суть, а суть перечеркивает имя. Ибо возможно ли, по силам ли человеку, а не святому быть воистину кротким?
«Для чего, зачем умерла эта женщина?» – вопрос, поставленный 140 лет назад, остается без ответа. Разумеется, кинематограф – как отечественный, так и зарубежный – не мог обойти своим вниманием гениальный, полный загадок замысел. Ибо кинематограф – он тоже читатель, и тоже лишенный кротости и смирения, а, напротив, полный дерзких, амбициозных намерений. «Об иных вещах, – писал, как мы помним, автор, – как они с виду ни