Литературная классика в соблазне экранизаций. Столетие перевоплощений

Этот второй, альтернативный, путь развития судьбы петербургского студента, путь революционного насилия и террора, который отчетливо предвидел Достоевский и который так точно, хоть и простодушно, обозначил зритель, – самое неприятное, почти запретное для совокупной российской филологической и кинематографической мысли. От этого альтернативного пути большинство критиков отшатывается, берет ее в толстые скобки, не желая видеть пылающую красную стрелку, которая ведет от топора Раскольникова к топору всех русских революций. Потому слишком сильно порицать Раскольникова за двойное убийство, не хотеть замечать смягчающие и чуть ли не оправдательные обстоятельства, у нас как-то не принято – ибо это значит метить едва ли не в саму революцию и в революционеров, которых спустя несколько лет после «Преступления и наказания» под именем «бесов» покажет Достоевский в одноименном романе. Потому удобнее видеть в Раскольникове одиночную, исключительную фигуру, которая никак не может быть связана ни с русской революцией, ни с русскими революционерами, ни с массовым террором. Видеть в нем предтечу революционных бесов, опознавая их прародителя, – считается занятием ошибочным и предосудительным, почти что непристойным. Собственно, именно так и отнеслась к роману современная ему демократическая критика, увидевшая в Раскольникове вовсе не тип, а одиночное, исключительное или вовсе даже не существующее явление, а в его преступлении – банальное убийство с грабежом, частный случай.

Что же до советского кинематографа – как мог он обличать в Раскольникове революционера, а его наполеоновскую идею – как идею революционную, когда в течение десятилетий, с 1918 по 1996 год, страна праздновала день 7 ноября как главный государственный праздник и слагала гимны героям революции, многие из которых как раз и были убийцами по убеждению.

Если попытаться сравнить пресловутую статью Раскольникова, где изложена его теория «крови по совести» (читатель знает о статье совсем немного и то только в изложении Порфирия Петровича), с меморандумом Сергея Нечаева «Катехизис революционера», можно обнаружить поразительное сходство. Раскольников, когда оставил университет, написал за полгода до убийства (и подписал первой буквой фамилии) статью для одной из петербургских газет с условным заголовком «О преступлении…»; публикация состоялась позднее, за два месяца до «пробы». Порфирий Петрович, случайно прочитав статью, узнал у редактора газеты фамилию автора. Содержание статьи Раскольников анонсирует как «психологическое состояние преступника в продолжение всего хода преступления» (6; 198). Но следователя интересует та часть статьи, где «приводится некоторый намек на то, что существуют на свете будто бы некоторые такие лица, которые могут… то есть не то что могут, а полное право имеют совершать всякие бесчинства и преступления, и что для них будто бы и закон не писан…» (6; 199).

Порфирий Петрович уточняет: «Всё дело в том, что в ихней статье все люди как-то разделяются на “обыкновенных” и “необыкновенных”. Обыкновенные должны жить в послушании и не имеют права переступать закона, потому что они, видите ли, обыкновенные. А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные. Так у вас, кажется…» (Там же).

Раскольников вынужден пояснить следователю свою позицию.

1. «Необыкновенный» человек имеет право разрешить своей совести перешагнуть через препятствия, если исполнение его идеи (быть может, спасительной для человечества) того потребует. Если бы, например, открытия Кеплера и Ньютона потребовали человеческих жертв ста и более людей, мешавших этому открытию, то Ньютон имел бы право и даже был бы обязан устранить этих сто человек.

2. Все… великие люди, начиная с древнейших времен, были преступники, ибо, давая новый закон, нарушали древний и не останавливались перед кровью, если эта кровь могла им помочь.

3. Люди, по закону природы, разделяются на два разряда: на низший (обыкновенных) и на людей, имеющих талант сказать новое слово. Отличительные черты обоих разрядов довольно резкие: люди первого разряда живут в послушании, люди второго разряда – разрушители настоящего во имя лучшего будущего.

4. Если разрушителям, во имя своей идеи, надо перешагнуть через труп, через кровь, то они могут, по совести, дать себе разрешение (смотря по размерам идеи).

5. Масса никогда не признает за ними этого права и казнит их. Однако эта же масса спустя поколения поставит казненным памятники и будет поклоняться им. «Первый разряд всегда – господин настоящего, второй разряд – господин будущего. Первые сохраняют мир и приумножают его численно; вторые двигают мир и ведут его к цели» (6; 200–201).

6. Людей с новой мыслью, способных сказать новое слово, рождается мало, а гениев – единицы.