Литературная классика в соблазне экранизаций. Столетие перевоплощений

Напомню и то, как выглядела каморка Раскольникова: «Это была крошечная клетушка, шагов в шесть длиной, имевшая самый жалкий вид с своими желтенькими, пыльными и всюду отставшими от стен обоями, и до того низкая, что чуть-чуть высокому человеку становилось в ней жутко, и все казалось, что вот-вот стукнешься головой о потолок. Мебель соответствовала помещению: было три старых стула, не совсем исправных, крашеный стол в углу, на котором лежало несколько тетрадей и книг; уже по тому одному, как они были запылены, видно было, что до них давно уже не касалась ничья рука; и, наконец, неуклюжая большая софа, занимавшая чуть не всю стену и половину ширины всей комнаты, когда-то обитая ситцем, но теперь в лохмотьях и служившая постелью Раскольникову. Часто он спал на ней так, как был, не раздеваясь, без простыни, покрываясь своим старым, ветхим, студенческим пальто и с одною маленькою подушкой в головах, под которую подкладывал все, что имел белья, чистого и заношенного, чтобы было повыше изголовье. Перед софой стоял маленький столик» (6; 25).

V

Первый советский полнометражный (221 мин.) художественный черно-белый двухсерийный фильм-драма (режиссер Л. А. Кулиджанов, 1969 год)[479] зафиксировал эти реалии в полной мере. Режиссер, авторы сценария (Л. Кулиджанов и Н. Фигуровский), оператор (В. Шумский), художник (П. Пашкевич) максимально сблизили киноизображение с описаниями интерьеров и пейзажей в романе – так, каморка Раскольникова, показанная в картине, буква в букву совпадает с тем, какой она представлена в романе: такая же крошечная, жалкая, грязная и закопченная, с отставшими от стен обоями, колченогими стульями, пыльным столом и неуклюжей софой, мятым тряпьем вместо постельного белья. Стопроцентным можно назвать и попадание в «Петербург Достоевского» – здесь он мрачный, душный, пыльный, сырой, тесный, темный, болезненный. Зритель видит не фасад столицы Российской империи, а мрачную, трущобную изнанку «вымышленного» города – ветхие дома, темные переулки, грязные кабаки, нищету и человеческое падение. Этот город, кажется, способен убить в человеке все живое, довести его до крайности, даже до петли. Убогие, безжизненные питерские закоулки без красок и света, показанные в фильме, воспринимаются как точная рифма к «предприятию» Раскольникова – ничто так не способствует отвратительной «фантазии» Родиона Романовича и его роковой «пробе», как этот город, обитель сумасшедших и мертвых, город, нагоняющий тоску, бесконечную усталость, страх и безысходность.

Но неужели низкое качество жизни героя романа, его убогая каморка, действительно похожая на наспех сколоченный гроб, нищета городских углов и разлитая в них мрачная напряженность столь неотвратимо повлияли на жизненный выбор 23-летнего бывшего студента? Ведь бедных и несчастных в романе много, а убийца – только один он… Раскольников честен, когда признается Соне, что если бы убил чиновницу и ее сестру из-за мучительного голода, то был бы счастлив. «У меня сердце злое… Хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил…» И он уже сжимал топор в руке, когда стоял перед дверью изнутри прихожей, с ужасом смотрел на прыгающий в петле крюк и с тупым страхом ждал, что тот выскочит – дверь изо всех сил дергал снаружи посетитель, пришедший сюда к назначенному времени. Не выдержи крючок бешеного напора, распахнись дверь – как бы поступил Раскольников? Была бы следующая жертва топора? Их за дверьми было уже двое… «Раскольников стоял и сжимал топор. Он был точно в бреду. Он готовился даже драться с ними, когда они войдут…» (6; 68).

Но те двое, что снаружи колотили в дверь, были безоружны. Пустил бы готовый драться Раскольников в ход свое несомненное преимущество – топор? Ведь деваться ему в тот момент было некуда. А если бы дверь распахнулась, и на пороге случайно оказалась Соня? Раскольников знал ее пока заочно, никогда не видел, слышал о ней от ее отца, зато она была знакома с Лизаветой, почти что дружила с ней и могла прийти сюда в гости или по делу – ведь как раз Лизавета принесла девушке Евангелие, то самое, которое позже Раскольников увидит в комнате Сони: она будет читать убийце главу о воскресшем Лазаре по книге, которую прежде получила от его жертвы… А Кох, первый из посетителей-закладчиков, кто дергал дверь, позже, когда опасность миновала (он, не дожидаясь дворника, сам отправился за ним), не сомневался: «Если б я там остался, он бы выскочил и меня убил топором» (6; 83). Спасшийся от неминуемой гибели Кох обеими руками крестился и русский молебен намерен был служить…