Литературная классика в соблазне экранизаций. Столетие перевоплощений

Нет сомнения, что он действительно испытывает угрызения совести. Но так же очевидно, что совесть его молчит по поводу гибели мадам Орвэ – никаких сожалений. «Крыса, – говорит о ней Брюнель комиссару полиции, впервые встретив его в кафе по соседству. – Вчера жила, а сегодня сдохла». Ничего не шевельнулось в нем, когда молодой маляр после многочасового допроса четырьмя следователями признался в убийстве, которого не совершал, и теперь сидит в тюрьме. Брюнель почувствовал облегчение и обрадовался только тогда, когда Лили принесла ему пять тысяч долларов (крупная сумма по тем временам), которые подарил ей Лужин-Свидригайлов перед тем как застрелиться: теперь, полагает Рене, они с Лили могут ехать в Швейцарию, начать новую жизнь. Деньги – это и есть та удача, которой так не хватало Брюнелю: он хочет жить в полную силу, он обещает Лили, что не будет мешать ее вере в Лазаря и Иисуса, что если она не хочет с ним ехать, он уедет один, ибо Бог ничего хорошего для него не сделал.

Но – два соображения останавливают его. Первое Брюнель услышал от Лужина-Свидригайлова, когда тот приходил «подводить итоги»: «Мы выиграли, но оба убили ни за что… Угрызения совести для тех, кто потерпел крах». Он потерпел крах: «помогал» умереть своей жене, чтобы жениться на сестре Рене Николь (Улла Якобсон), но та отвергла его.

Брюнель сознает, что дерзнул убить, но при этом тоже потерпел крах, то есть не добился поставленной цели обогатиться, не смог воспользоваться ситуацией (10 миллионов франков мадам Орвэ так и остались лежать под матрацем и не дались ему в руки). Он понимает, что вел себя как дилетант, любитель, человек из толпы, а не как гений, избранник судьбы, кто привык не подчиняться общечеловеческому закону «не убий». Второе соображение он слышит от Лили: «Ты можешь уехать, но куда ты денешь старуху?.. Выбирай между мной и старухой».

Он выбирает Лили, хотя об убитой старухе не думает вовсе. Сопровождаемый девушкой, куда бы он ни шел, Брюнель приходит в полицейский участок к комиссару Галле и сознается, что убил он, а не маляр, и показывает главную улику – отцовские часы, заклад, которые забрал у мадам Орвэ, когда пришел к ней во второй раз (то есть когда убил ее). На него надевают наручники, сажают в тюремную машину, вслед смотрит Лили, счастливо крестится и роняет две крупные (глицериновые, как замечают скептические зрители, отмечавшие, насколько неестественно она выглядит в своей роли[478]) слезы. Жалкая и едва заметная улыбка тронула и губы Рене. Конец фильма.

Картина, как видим, освобождена от романного эпилога: неизвестно, как поведет себя и что будет чувствовать Брюнель на судебном процессе и в заключении, какой получит срок, поедет ли за ним в ссылку Лили, что будет с матерью Рене (Габи Морле), когда она узнает истинную причину загадочного поведения сына и его ареста, воскресит ли Рене и Лили их любовь, если она действительно случится («как мертвецы могут начать все сначала?» – прежде задумывалась Лили) и будет ли дарована им новая жизнь.

Картина, благодаря яркой игре Жана Габена, получилась не столько экранизацией романа-трагедии Достоевского, сколько типичным французским полицейским боевиком. К тому же французские авторы, начиная с режиссера и заканчивая гримерами и костюмерами, осовременившие русского Родиона Раскольникова, переместившие его из России во Францию и из XIX столетия в век XX, показали, какими благополучными («евростандарт») они видят студента, вроде бы задавленного бедностью, с его сосредоточенной тоской и мрачным возбуждением, а также молоденькую уличную проститутку из недавних, старуху-процентщицу, полицейского комиссара, каморку, которая находится под самой крышей.

Имеет смысл найти «десять отличий» между романом и фильмом, и найдя их, окажется, что в России всё совсем не так благообразно и всё гораздо тяжелее… Бедность по-русски имеет мало общего с бедностью по-французски, равно как и почерк преступления, обстоятельства и мотивы убийства.

Вот всего один пример такого отличия:

Русский Раскольников «был до того худо одет, что иной, даже и привычный человек, посовестился бы днем выходить в таких лохмотьях на улицу… Трудно было более опуститься и обнеряшиться; но Раскольникову это было даже приятно в его теперешнем состоянии духа» (6; 6, 25). Про Рене Брюнеля, одетого в модный даффл-кот, так не скажешь…