Литературная классика в соблазне экранизаций. Столетие перевоплощений

Драма Лермонтова открывается ремаркой: «За столом мечут банк и понтируют». Банкомет и понтеры, зеленое сукно стола, нераспечатанные карточные колоды, мелки и цифры, колдовское очарование игры, сплетение случайностей, хоровод возможностей и везение, которое предстает как мистическая работа неких высших сил. Гофман, Бальзак, Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Лев Толстой, Некрасов пытались проникнуть в царство случая, в заповедный мир единственного шанса, который перевернет жизнь игрока. Фараон – самая простая из азартных карточных игр, то есть игра фатальная, для которой не нужны мастерство, расчет, хладнокровие, а нужны везение, удача, счастье. Как и рулетка – колесо фортуны. С конца XVII века в фараон играла высшая европейская знать, спуская в одночасье огромные состояния. Игроки ставили на кон не только деньги, драгоценности и имущество, движимое и недвижимое; писатели-игроки ставили рукописи своих сочинений, музыканты – рояли и скрипки. Старик из рассказа Лермонтова «Штосс» поставил на кон свою единственную красавицу-дочь.

Фараон запрещали, потом разрешали, потом снова запрещали. Времена менялись, а игра оставалась, и в XIX веке правила ее были донельзя просты: один из игроков (банкомет) держит и мечет банк. Другие игроки (понтеры, или понтировщики) делают ставку («куш»). Понтеры выбирают по одной карте из своих колод и делают на нее ставку; банкомет начинает прометывать свою колоду направо и налево. Если карта понтера ляжет налево от банкомета, то выиграл понтер, если направо – то банкомет. Мысль о возможности найти твердые математические формулы для выигрыша, освободить игру от власти случая, владела игроками все то время, что существовала игра.

Арбенин когда-то был завсегдатаем и ветераном игорных заведений, но ныне легкомысленно полагает, что можно выйти из игры, забыть прошлое и зажить вне игры. «Сцены» воспроизводят те фрагменты драмы, которые относятся к игорной истории Арбенина (он называет себя «инвалидом» фараона):

Я здесь давно знаком; и часто здесь, бывало,
Смотрел с волнением немым,
Как колесо вертелось счастья.
Один был вознесен, другой раздавлен им,
Я не завидовал, но и не знал участья:
Видал я много юношей, надежд
И чувства полных, счастливых невежд
В науке жизни… пламенных душою,
Которых прежде цель была одна любовь…
Они погибли быстро предо мною,
И вот мне суждено увидеть это вновь[670]

.

Но оказывается, что совсем выйти из игры карточному шулеру невозможно: зловещее прошлое напомнит о себе, или напомнят о себе жертвы шулерской игры.

В «Сценах» Михаила Козакова выбраны как раз те эпизоды, которые настойчиво напоминают Арбенину о его прошлом. «Смотри во все глаза», – слышит он от одного из наблюдающих за игрой: стало быть, шулерская братия не перевелась. «Играешь?» – спрашивает Арбенина старый приятель, Афанасий Казарин, тоже опытный картежник (Армен Джигарханян). «Нет. Утих», – отвечает Арбенин. Если в картине Герасимова игроки за карточным столом показаны все сплошь как клоуны и шуты, то здесь, у Козакова, это люди серьезные, проницательные, не знающие жалости. Такие, как и сам Арбенин.

Но чтобы здесь выигрывать решиться,
Вам надо кинуть всё: родных, друзей и честь,
Вам надо испытать, ощупать беспристрастно
Свои способности и душу: по частям
Их разобрать; привыкнуть ясно
Читать на лицах чуть знакомых вам
Все побужденья мысли; – годы
Употребить на упражненье рук,
Все презирать: закон людей, закон природы.
День думать, ночь играть, от мук не знать свободы,
И чтоб никто не понял ваших мук.
Не трепетать, когда близ вас искусством равный,
Удачи каждый миг постыдный ждать конец
И не краснеть, когда вам скажут явно:
«Подлец!»[671]

«Годы употребить на упражненье рук…» – в этой строке суть шулерского навыка Арбенина, секрет его нынешнего богатства. Так что когда он садится за стол с зеленым сукном, обещав отыграться в пользу князя Звездича (Игорь Костолевский), один из игроков говорит другому:

Берегись – имей теперь глаза!..
Не по нутру мне этот Ванька-Каин,
И притузит он моего туза[672]

.