Литературная рабыня: будни и праздники

Оказалось, Томилин сидит уже не напротив, а очень даже рядом, обнимает меня рукой за плечи и, щекоча мою шею двухдневной небритостью, ставшей давно частью его образа, бормочет что-то про то, сколько лет мы знаем друг друга, про бросающую вызов женщину, про то, что он, видите ли, ранен женской долей, и про то, что я ему дорога чертой любою…

Надо же! Второй раз меня пытаются соблазнить чужими руками. То есть стихами. Причем оба раза эксплуатируется бессовестным образом моя любовь к Поэту.

Я громко высказываю Томилину свое возмущение. Во-первых, плагиат – это плохо даже в благих целях. Во-вторых, нехорошо пользоваться минутной слабостью пьяной женщины…

Потом пытаюсь отцепить от себя томилинскую заблудшую руку, но безуспешно. А может, я просто не слишком убедительна? Может, не к месту вспомнила стенания подруг насчет моей незадавшейся личной жизни? Зачем-то я позволяю Томилину увлечь себя в сторону дивана и даже опускаюсь с ним на этот диван, а сама тем временем прислушиваюсь к собственным ощущениям. Сначала они молчат. Потом говорят, что все бывает не так. И здесь, и здесь, и здесь – все не так. Даже удивительно, насколько хорошо я помню, как это должно быть…

Пора уже закруглять ситуацию, но Томилин моих увещеваний будто и не слышит. Или просто все привык доводить до конца. Как, например, в случае с алгоритмом.

Тогда я беру двумя пальцами кадык Томилина, сильно сдавливаю и удивляюсь звуку, который раздается из его открытого рта. Но оказывается, что это не Томилин, а телефон.

По законам драматургии звонить должен Ираклий. Но это Ванечка. Он сообщает, что останется ночевать у бабушки.

Я выпроваживаю слабо тянущего ко мне руки Томилина и думаю, что свое предназначение он выполнил: вряд ли кто другой сумел бы так качественно отвлечь меня от мыслей о предстоящей разлуке с Почти-олигархом и одновременно напомнить о главном.

Ночью я ложусь спать в старом летном свитере Ираклия. Рубчики свитера почти стерлись, он приобрел фланелевую мягкость. Наверное, это от слишком частого использования. А ведь мне должно хватить его еще так надолго.

* * *

Мне повезло. У меня есть большая любовь, любовь всей жизни. А это, как известно, не каждому дано. У меня растет сын: красивый, умный и здоровый. Я опять работаю в крупнейшем издательстве города, и это тоже можно расценивать как удачу.

Но не поет что-то внутри, ничто ни с чем не рифмуется. С любовью понятно. Я ее ловко пристроила в чужие руки. С работой я провернула другую штуку: дважды вошла в одну и ту же воду. И ничего путного из этого не получилось.

У Ваньки теперь новая забава. Приходим в книжный магазин. Он дефилирует вдоль стеллажей, снимает почти наугад книжки нашего издательства, смотрит выходные данные и победоносно объявляет на весь магазин:

– Мама, опять твоя книга!

Чаще всего это однотипно оформленные томики классики. Иногда – переводная беллетристика. Еще реже – внесерийные проекты.

В книжные магазины я хожу только по острой необходимости: если хочу купить что-то из non-fiction. Захожу и сразу, не оглядываясь по сторонам, опасливо минуя современные беллетризованные биографии великих, которые за версту отдают клубничным экстрактом, пробегаю в нужный угол, туда, где с достоинством стоят томики дневников и мемуаров.

Яркие глянцевые обложки разносортной современной беллетристики только что не хватают за руки, вопя с полок: «Купи меня!» Как дешевые турецкие подделки известных фирм на вещевом рынке. Что там внутри, известно: необметанные швы да торчащие нитки.

В конце концов, если в этой обильной переводной и отечественной пене окажется что-то действительно стоящее – янтарный камушек какой-нибудь, маловероятная бутылка с запечатанным в ней письмом или, на худой конец, куриный бог, – я, рано или поздно, об этом узнаю.

Свои, отечественные идеи книжная индустрия генерирует мало. Новые тенденции возникают, как правило, за океаном, задерживаются в Европе, а потом, значительно ослабевшие, модные во всем мире уже вчера, докатываются до необозримых российских просторов. Тут издатели хором их подхватывают и еще несколько лет перетирают по мере сил и способностей. Выжимают из них все, что можно. А потом глядь – и новые волны докатываются.

Индустрия развлечений. Производим то, что просит рынок: много-много чтива, выпускаемого по принципу сериала, и совсем немножечко чего-нибудь действительно стоящего. В такой пропорции мы и трудимся.

Теперь главная задача издателя – подсадить народ на интеллектуальную доступность. Чтоб читатель купил и еще захотел. Для этого литература не должна случайно как-нибудь оказаться умнее читателя. Она должна ему льстить, снисходить до него, чтобы читатель ни в коем случае не догадался, что его просто разводят на деньги. Массовая литература – как плацебо. Люди думают, что получают что-то в организм, а на самом деле – это иллюзия одна, обман и ничего больше.