Литературные герои на улицах Петербурга. Дома, события, адреса персонажей из любимых произведений русских писателей

Конечно же это Печорин! Это он сбил по пути зазевавшегося чиновника и даже не подумал остановиться, «скрывшись с места происшествия». Где это произошло? Печорин, офицер лейб-гвардии конного полка, едет к себе домой «вдоль канала» (имеется в виду Екатерининский канал), затем его сани «поворотили на Невский», оттуда – на Караванную (возможно, улица получила это название в связи с тем, что на ней вместо нынешнего дома № 12 находился Слоновый двор, где обитали слоны, подаренные императрице Елизавете Петровне в 1741 году персидским шахом Надиром, а рядом – караван-сарай, жилые постройки их погонщиков), оттуда – на Симеоновский мост и направо по Фонтанке, «и тут остановились у богатого подъезда, с навесом и стеклянными дверьми, с медной блестящею обделкой». Чиновника он сбивает, когда тот спускается с Вознесенского моста, перекинутого через Екатерининский канал.

«Когда чиновник очнулся, боли он нигде не чувствовал, но колена у него тряслись еще от страха; он встал, облокотился на перилы канавы, стараясь придти в себя; горькие думы овладели его сердцем, и с этой минуты перенес он всю ненависть, к какой его душа только была способна, с извозчиков на гнедых рысаков и белые султаны».

Вознесенский мост (как и проспект) получил свое название по Вознесенской церкви, возведённой рядом с ним в 1760-х годах по проекту Антонио Ринальди (церковь разрушили в 1936 г.).

Наб. р. Фонтанки, 32

Где живет Печорин? Симеоновский мост перекинут через Фонтанку, в створе Симеоновской улицы, получившей свое название от церкви Святых Симеона и Анны – замечательного памятника архитектуры XVIII века. Ныне и мост, и улица носят имя Белинского, так как «неистовый Виссарион» жил поблизости – одно время на набережной Фонтанки (дом № 17), в другое время на углу Невского и Фонтанки, у Аничкова моста (дом № 68/40). Но где же подъезд «с навесом и стеклянными дверьми, с медной блестящею обделкой»? Возможно, Лермонтов имел в виду угловое здание с широким балконом (современный адрес – наб. р. Фонтанки, 32).

В 1830-х годах он принадлежал генерал-лейтенанту, участнику Русско-турецкой войны графу Г. Г. Кушелеву. А по воле Лермонтова там поселился Печорин вместе с матерью и сестрой Варенькой. Как замечает Лермонтов: «У родителей его было 3 тысячи душ в Саратовской, Воронежской и Калужской губернии, – последнее я прибавляю, чтоб немного скрасить его наружность во мнении строгих читателей!».

Михаил Юрьевич подробно описывает внутреннюю обстановку дома. Вот кабинет Печорина: «Я опишу вам комнату, в которой мы находимся. – Она была вместе и кабинет и гостиная; и соединялась коридором с другой частью дома; светло-голубые французские обои покрывали ее стены… лоснящиеся дубовые двери с модными ручками и дубовые рамы окон показывали в хозяине человека порядочного. Драпировка над окнами была в китайском вкусе, а вечером, или когда солнце ударяло в стеклы, опускались пунцовые шторы, – противуположность резкая с цветом горницы, но показывающая какую-то любовь к странному, оригинальному. Против окна стоял письменный стол, покрытый кипою картинок, бумаг, книг, разных видов чернильниц и модных мелочей, – по одну его сторону стоял высокий трельяж, увитый непроницаемою сеткой зеленого плюща, по другую кресла, на которых теперь сидел Жорж… На полу под ним разостлан был широкий ковер, разрисованный пестрыми арабесками; – другой персидский ковер висел на стене, находящейся против окон, и на нем развешаны были пистолеты, два турецкие ружья, черкесские шашки и кинжалы, подарки сослуживцев, погулявших когда-то за Балканом… на мраморном камине стояли три алебастровые карикатурки Паганини, Иванова и Россини… остальные стены были голые, кругом и вдоль по ним стояли широкие диваны, обитые шерстяным штофом пунцового цвета; – одна единственная картина привлекала взоры, она висела над дверьми, ведущими в спальню; она изображала неизвестное мужское лицо, писанное неизвестным русским художником, человеком, не знавшим своего гения и которому никто об нем не позаботился намекнуть. – Картина эта была фантазия, глубокая, мрачная. – Лицо это было написано прямо, безо всякого искусственного наклонения или оборота, свет падал сверху, платье было набросано грубо, темно и безотчетливо, – казалось, вся мысль художника сосредоточилась в глазах и улыбке… Голова была больше натуральной величины, волосы гладко упадали по обеим сторонам лба, который кругло́ и сильно выдавался и, казалось, имел в устройстве своем что-то необыкновенное. Глаза, устремленные вперед, блистали тем страшным блеском, которым иногда блещут живые глаза сквозь прорези черной маски; испытующий и укоризненный луч их, казалось, следовал за вами во все углы комнаты, и улыбка, растягивая узкие и сжатые губы, была более презрительная, чем насмешливая; всякий раз, когда Жорж смотрел на эту голову, он видел в ней новое выражение; – она сделалась его собеседником в минуты одиночества и мечтания – и он, как партизан Байрона, назвал ее портретом Лары. – Товарищи, которым он ее с восторгом показывал, называли ее порядочной картинкой».