Литературные герои на улицах Петербурга. Дома, события, адреса персонажей из любимых произведений русских писателей

Даниил Андреев, сын известного русского писателя Леонида Андреева, автор мистического труда о мировой истории, озаглавленного «Роза мира», пишет, что Медный всадник является воплощением демона великодержавной государственности. В воображении Андреева памятник этот пронзает все слои мистической реальности Петербурга, конь под ним превращается то в змею, то в дракона, а в руке появляется то факел, то меч, то крест. «На площади Сената понятия переворачиваются: Петр мчится на коне, попирая змею; кругом – светлые колоннады ампира. Но, как и всякая икона, в которой встретились излучения изображенного с излучениями эмоционально созерцающих и благоговейных людских множеств, этот памятник тысячами нитей связан с тем, чей прах двести лет покоится в подземелии Петербургской крепости. А шельт[17] императора, облаченный теперь в демонизированный материальный покров, прикован тяжкой цепью своих деяний к изнанке своего собственного сооружения. Как движущаяся кариатида в цитадели Друккарга[18], этот гигант и доныне поддерживает то, что созидал: Российскую мировую державу. Да и он ли один? Могут сменяться Жругры[19], рушиться и снова строиться формы народоустройств, но великий реформатор останется одним из тех, кто поддерживает своей мощью Российское государство, пока оно существует на Земле».

Возможно, Даниил Андреев нашел вдохновение для создания этого образа в стихотворении Александра Блока, написанном в 1904 году:

Он спит, пока закат румян.
И сонно розовеют латы.
И с тихим свистом сквозь туман
Глядится Змей, копытом сжатый.

Сойдут глухие вечера,

Змей расклубится над домами.
В руке протянутой Петра
Запляшет факельное пламя.

Зажгутся нити фонарей,

Блеснут витрины и тротуары.
В мерцаньи тусклых площадей
Потянутся рядами пары.

Плащами всех укроет мгла,

Потонет взгляд в манящем взгляде,
Пускай невинность из угла
Протяжно молит о пощаде!

Там, на скале, веселый царь

Взмахнул зловонное кадило,
И ризой городская гарь
Фонарь манящий облачила!

Бегите все на зов! на лов!

На перекрестки улиц лунных!
Весь город полон голосов
Мужских – крикливых, женских – струнных!

Он будет город свой беречь,

И, заалев перед денницей,
В руке простертой вспыхнет меч
Над затихающей столицей.

А в стихотворении Маяковского «Последняя петербургская сказка» сошествие с пьедестала Медного всадника происходит очень буднично и заканчивается конфузом. Петр пытался заказать обед в ресторане, но был с позором изгнан:

Прохожие стремились войти и выйти.
Швейцар в поклоне не уменьшил рост.
Кто-то
рассеянный
бросил:
«Извините»,
наступив нечаянно на змеин хвост.

Император,

лошадь и змей
неловко
по карточке
спросили гренадин.
Шума язык не смолк, немея.
Из пивших и евших не обернулся ни один.

И только

когда
над пачкой соломинок
в коне заговорила привычка древняя,
толпа сорвалась, криком сломана:
– Жует!
Не знает, зачем они.
Деревня!

Стыдом овихрены шаги коня.

Выбелена грива от уличного газа.
Обратно
по Набережной
гонит гиканье
последнюю из петербургских сказок.

И вновь император

стоит без скипетра.
Змей.
Унынье у лошади на морде.
И никто не поймет тоски Петра —
узника,
закованного в собственном городе.

И, кажется, только Осип Мандельштам вспомнил о бедном Евгении: