Литературные герои на улицах Петербурга. Дома, события, адреса персонажей из любимых произведений русских писателей

Исследователи творчества Пушкина полагают, что он имел в виду дачу Лавалей на Аптекарском острове, располагавшуюся примерно на месте нынешнего Дворца молодежи. Парк, окружавший эту дачу, простирался от нынешней улицы Грота на запад до устья Карповки. Усадебный дом в стиле ампир построил в 1800-е годы Тома де Томон; в 1830-е Реймерс и Боссе возводят на берегу Карповки еще один дачный особняк, кухонный корпус, домик садовника и скотный двор – все это в стиле неоготики. Хозяином дома был французский эмигрант, член Главного правления училищ, а позднее – управляющий 3-й экспедицией особой канцелярии Министерства иностранных дел Жан (Иван Степанович) Лаваль, женатый на Александре Григорьевне Козицкой, хозяйке знаменитого на весь Петербург литературного салона, который собирался в городском доме Лавалей, на Английской набережной (современный адрес – Английская наб., 4). Здесь подолгу жил зять Лаваля Сергей Петрович Трубецкой и принимал у себя в гостях будущих декабристов, здесь бывали Пушкин, Жуковский, Грибоедов, Адам Мицкевич, позже – Лермонтов и Тютчев.

В повести Пушкина гости, собравшиеся на даче, обсуждают, в числе всего прочего, скандальное поведение некой Зинаиды Вольской – красавицы «в первом цвете молодости», которую «погубят страсти». Она компрометирует себя, у всех на глазах на три часа уединяясь на балконе с одним из гостей. Впрочем, как замечают наблюдатели, «она слишком счастлива, чтобы быть скомпрометированной».

Аптекарский остров. Дача Лаваля

Английская наб., 4

Позже был написан еще один отрывок – «Мы проводили вечер на даче…», обыгрывающий те же темы. Прототипом Вольской была, как полагаю, уже знакомая нам Аграфена Закревская. В отрывке появляется еще одна тема – царица Клеопатра, требующая самоубийства от своих любовников.

Отрывок заканчивается так:

«– Вы думаете, – сказал Алексей Иваныч голосом, вдруг изменившимся, – вы думаете, что в наше время, в Петербурге, здесь, найдется женщина, которая будет иметь довольно гордости, довольно силы душевной, чтоб предписать любовнику условия Клеопатры?

– Думаю, даже уверена.

– Вы не обманываете меня? Подумайте, это было бы слишком жестоко, более жестоко, нежели самое условие…

Вольская взглянула на него огненными пронзительными глазами и произнесла твердым голосом: Нет».

Анна Андреевна Ахматова писала об этом тексте: «Если вдуматься в отрывок „Мы проводили вечер…“, нельзя не поразиться сложностью и даже дерзостью его композиции. Во-первых, это „мы“, ничем не выдавшее своего присутствия. Да и отрывок ли это? Все, в сущности, сказано. Едва ли читатель вправе ждать описания любовных утех Минского и Вольской и самоубийства счастливца. Мне кажется, что „Мы проводили…“ – нечто вроде маленьких трагедий Пушкина, но только в прозе. Представьте все это в стихах и в драматургической форме, и вам просто в голову не придет ждать продолжения. Его просто не может быть. Смелость (дерзость) и необычность поражает и в деталях. Ал. Ив. говорит, что советовал бы сделать из этого поэму – затем читает куски этой поэмы – следовательно, стихи, а стихи-то Пушкина!

Кажется, нельзя достоверно определить, что к этому следует прибавить, что светское общество (салон) дано так же, как в VIII главе „Онегина“ <…> между прочим, разговор после стихов ведется как в драматическом произведении, то есть не обозначено, кто именно говорит. Очень существенно, что этот кусок пушкинской прозы ничем не похож на другие два куска светской повести („На углу… и „Гости съезжались“). Я не согласна с мнением, что это просто обрамление „Клеопатры“ (стихи и проза), но головокружительный лаконизм здесь доведен до того, что совершенно завершенную трагедию более ста лет считали не то рамкой, не то черновиком, не то обрывком чего-то. Неужели рассуждения Ал. Ив. о ценности жизни светская болтовня. Разве мы не узнаем в них самых сокровенных, глубинных и дорогих для Пушкина мыслей (разве жизнь уж такое сокровище – vivre est – le don Cheniezs si doux? A. Chénier[21]). Повторяю, если бы это было сказано в стихах, никто бы не усомнился в законченности этого произведения».

Уже после смерти Пушкина в журнале «Современник» (№ 8, 1837) опубликована еще одна незавершенная его повесть – «Египетские ночи», в которой снова обыгрывается сюжет о Клеопатре, приговаривавшей своих любовников к смертной казни. Там появляются новые персонажи: молодой и модный поэт Чарский, итальянец-импровизатор – и снова обсуждается смертоносный каприз Клеопатры. И снова оборванный буквально на полуслове сюжет не давал покоя поэмам и литературоведам. Валерий Брюсов в 1914–1916 годах дописал поэму о ночах Клеопатры. Филолог и поэт Модест Людвигович Гофман полагал, что повесть должна была окончиться так же, как и отрывок «Мы проводили вечер на даче», – «повторение египетского анекдота в современных условиях жизни».