Литературные первопроходцы Дальнего Востока

Интересно, что даже эту объяснительную можно отнести к корпусу арсеньевской публицистики. В частности, в ней говорится: «Англичане великие мастера создавать коалиции… Из газет “Известия ВЦИК”, “Правда”, “Тихоокеанская звезда” видно, что и теперь англичане собирают коалицию против СССР… Это дельный народ. Но хорошего нам ждать от них нечего. Интервенция эта будет окончательной гибелью нашего государства – разделом, и мы все русские сойдём в положение туземцев, ещё на более низкую ступень, чем индусы».

В 1928 году Владимир Арсеньев подготовил доклад, рассмотренный на заседании Далькрайкома ВКП(б) только пять лет спустя. В нём он писал: «Вожделение её (Японии. – В. А.) распространяется на все острова Тихого океана… Япония ищет случая овладеть Северным Сахалином и даже полуостровом Камчатка… Япония встала между океаном и выходами на Азиатский материк, чтобы отрезать от моря всю Восточную Азию и иметь экономическое и политическое влияние на народы, обитающие на азиатских берегах Великого океана… В случае войны с Америкой Япония немедленно оккупирует Северный Сахалин и будет опираться на свою базу Сейсин[276]… Тогда ей нечего бояться длительной блокады со стороны Великого океана, тогда она не будет отрезана от тыла, необходимого ей для жизни и борьбы. Стремление Японии безраздельно хозяйничать в Маньчжурии и выйти на Амур не мечта, не фантазия и не призрак, а вполне конкретное явление. Конечной целью японского империализма является желание отодвинуть нас от берегов Тихого океана. Мысль эта весьма популярна в Японии… Об этом всё сильнее и сильнее раздаются голоса в японской печати и открыто говорят выдающиеся японские государственные люди… Идёт лихорадочная работа по увеличению военных и морских сил».

Всё это Владимир Арсеньев сформулировал ещё до конфликта на КВЖД и оккупации Маньчжурии Японией, до создания под боком у СССР государства Маньчжоу-Го, до столкновений Советского Союза и Японии на Хасане и Халхин-Голе, до начала работы Рихарда Зорге[277] в Токио, до развязывания Японией войны в Китае и на Тихом океане… Геополитический прогноз Арсеньева, ушедшего на пороге глобальных тектонических сдвигов, был грамотным и во многом сбылся. События 1930-х и 1940-х показали: он был не алармистом, а трезвым аналитиком.

Несмотря на выпады недоброжелателей, книги Владимира Арсеньева выходили в том числе и за границей, его приглашали на совещания по экономическим вопросам, включали в различные комиссии, он принимал участие в составлении первого пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР, проводил изыскания, связанные с прокладкой железной дороги Хабаровск – Советская Гавань…

Последние годы жизни провёл во Владивостоке. В 1929 году отказался от предложения торжественно отметить тридцатилетие своей деятельности на Дальнем Востоке, повторив, что намерен сосредоточиться на обработке экспедиционных материалов. Сетовал: «Век идеализма и романтизма кончился навсегда. На смену нам, старым исследователям и путешественникам, пришли новые люди с эгоистическим складом характера и с материалистическим миросозерцанием. Они займутся обследованием… тёмных пятен по специальным заданиям: для проведения железной дороги, для рубки и сплава леса, добычи полезных ископаемых, постройки какого-нибудь завода и т. д. И вот эти чисто практические цели совершенно заслонят ту прелесть и красоту географических исследований, которые всегда отсутствуют у людей, ставящих впереди или лично карьерные, или сугубо материальные соображения».

В эти годы Владимир Арсеньев остро переживал одиночество и «покинутость». Ездил в гости к Михаилу Пришвину, звал Горького на Дальний Восток, обещая стать его «чичероне» (проводником) в тайге… Пришвин отмечал: книги Арсеньева, «прославленные» в Москве и Европе, в Приморье «не пользуются равным почётом», потому что тут Арсеньев – «свой человек, и за свойством, как за деревом, не видно леса его достижений». В 1927 году Арсеньев записал: «Первый раз для меня стало ясно одиночество в том смысле, что все мои сверстники-туземцы, с которыми я раньше совершал путешествия, – уже сошли со сцены жизни… Молодёжь испорчена, развращена. Она обо мне слышала, но это не те уже люди… Мы чужие и посторонние друг другу. Я остро почувствовал одиночество… Тайга стала для меня чужой. Пора умирать! Пора идти туда, куда ушли другие – я отстал на этом пути». В последнем письме профессору Фёдору Аристову писал: «Я всё больше и больше чувствую своё одиночество… Я стал уставать от людей и многого не понимаю, чего они хотят и почему так озлоблены друг на друга… Моё желание – закончить обработку своих научных трудов и уйти, уйти подальше, уйти совсем – к Дерсу!»

«Теперь для меня наступил вечный абсолютный покой»

Смерть Владимира Арсеньева окружена шлейфом конспирологических гипотез о происках советских или зарубежных спецслужб, по тем или иным причинам решивших его убрать.

Версии эти представляются нам пустыми домыслами.