Литературные первопроходцы Дальнего Востока

Сам Владимир Арсеньев в какой-то момент подал прошение о получении загранпаспорта, однако вскоре от него отказался. Позже написал: «В 1918 году я мог бы уехать в Америку, а в следующем, 1919-м, – в Новую Гвинею, но я уклонился и от того, и от другого предложения. Я мог бы уехать совершенно легально, но новые власти в известной степени расценили бы мой поступок как побег. Я должен был поставить крест на всю свою исследовательскую работу на Дальнем Востоке и заняться совершенно новым для меня делом среди чужого народа… Я недолго раздумывал и быстро решил разделить участь своего народа». Анна Тарасова приводит другую арсеньевскую формулировку: «Я русский. Работал и работаю для своего народа. Незачем мне ехать за границу».

В штатском костюме учёного или в мундире военного – он работал на российское государство, как бы оно ни называлось. Видел: новая власть работает на сохранение и усиление российского присутствия на Дальнем Востоке, а раз так, с ней можно и должно сотрудничать.

Характерный эпизод: в 1921 году (Приморье ещё оккупировано японцами) встаёт вопрос об аренде Командорских островов японской фирмой «Кухара» – и Арсеньев выступает категорически против, опасаясь, что японцы сначала поднимут свой флаг как арендаторы, а потом – как полноправные хозяева. Природоохранник в нём был неотделим от государственника.

В 1920-х Владимир Арсеньев вёл преподавательскую и научную работу, общественную деятельность, привлекался властями для консультаций по различным вопросам. Занимался проблемами рыбных и пушных промыслов, состоял членом Владивостокского окрисполкома и горсовета…

Не имея педагогического и вообще классического высшего образования, Владимир Арсеньев в течение двадцати лет преподавал в различных учебных заведениях Владивостока и Хабаровска. Разрабатывал курсы краеведения и этнографии, читал географию, естествознание и русский язык, заведовал этнографическим отделом музея Общества изучения Амурского края, продолжал экспедиции. В 1923–1924 и 1926–1929 годах Арсеньев преподавал не только в университете, но и во Владивостокском техникуме водных путей сообщения. Как раз в те годы в техникуме училась Анна Щетинина – в будущем первая в мире женщина-капитан. Но, вероятно, две легенды не пересеклись: в 1926-м «капитан тайги» преподавал у первокурсников, а Щетинина уже перешла на второй курс. Педагога Арсеньева вспоминал дальневосточный капитан, художник Павел Павлович Куянцев[272]: «Живые глаза, глубоко сидящие, притягивали к себе внимание, и мы, восемнадцать юношей, слушали его, как заворожённые: рассказчик он был изумительный».

В 1923 году Владимир Арсеньев отправился на Командорские острова, чтобы наладить охрану промыслов, пострадавших в смутные годы от японских и американских промышленников. Местным жителям привёз газеты и Советский кодекс законов о труде.

В конце 1920-х Арсеньев сотрудничал с режиссёром Александром Аркадьевичем Литвиновым[273] и вместе с ним заложил основы советского этнографического кино. Наиболее известной стала литвиновская лента «Лесные люди» об удэгейцах, на съёмках которой Арсеньев выступил консультантом.

На учёного писали доносы, его суждения критиковались в печати[274]. Главным клеветником стал уже упомянутый Альберт Липский – этнограф и агент ГПУ, которого в своё время именно Арсеньев рекомендовал в члены Русского географического общества. Липский заявлял, что Арсеньев продал интервентам ценные коллекции Гродековского музея (впоследствии все наветы были опровергнуты), подвергал сомнению его состоятельность как учёного. Тот писал, что не подаст Липскому руки «за ряд подлостей и нечестных поступков».

Ещё одним недоброжелателем Арсеньева был ректор Дальневосточного государственного университета Владимир Иванович Огородников[275], который, по данным историка Амира Александровича Хисамутдинова, создавал вокруг учёного «нетерпимую обстановку», из-за чего тот в 1924 году вынужден был перебраться в Хабаровск – как оказалось, ненадолго.

Осенью 1925 года Владимир Арсеньев решил переехать в Ленинград и подал заявление с просьбой зачислить его научным сотрудником в Музей антропологии и этнографии, но впоследствии передумал: «Мне ещё рано садиться в музей. Пока есть силы, хочу поработать в поле».

В 1926 году в Хабаровске Арсеньева вызвали в ОГПУ – поступило заявление, что он ведёт «враждебную пропаганду». Дав объяснения, учёный заявил письменно, что впредь ни с кем не будет говорить на «общефилософские» темы, что «твёрдо решил совершенно уйти от всякого общения с местной интеллигенцией», а «остаток дней своих» намерен посвятить науке – обработке собранных в походах материалов. «Мне 54 года, годы уходят и силы слабеют. Быть может, и жить-то мне осталось только несколько лет», – написал Арсеньев.