Литературные первопроходцы Дальнего Востока

Известны следопытские таланты Дерсу – а вот описание удэгейца Сарла у Александра Фадеева: «Рассматривая следы, человек заметил дорогу, идущую из соседнего распадка. Он немного спустился, изучая её. Одна лошадь была поменьше, кованная только на передние ноги, другая – побольше, кованная на все четыре. Вёл их один – русский, судя по обуви, – человек с небольшими ступнями. Несмотря на то, что он лез в гору, он шёл не на носках, как ходят молодые, сильные люди со здоровым сердцем, а ставя накось полные ступни, – человек этот был немолодой».

В «Дерсу Узала» Владимира Арсеньева говорится: «Лет 40 назад удэгейцев в прибрежном районе было так много, что, как выражался сам Люрл, лебеди, пока летели от реки Самарги до залива Ольги, от дыма, который поднимался от их юрт, из белых становились чёрными». Ту же фразу приводит Александр Фадеев в «Последнем из удэге»: «Когда-то народ был велик. В песне говорилось, что лебеди, перелетая через страну, становились чёрными от дыма юрт».

Фадеев был внимательнейшим читателем Арсеньева. Из выступления Фадеева на конференции московских писателей в марте 1941 года, где обсуждалась повесть Нины Александровны Емельяновой[267] «В Уссурийской тайге»: «Возьмём “В дебрях Уссурийского края” Арсеньева. Там дыхание покрупнее. Он ставил более серьёзные проблемы гуманизма. Эту книгу можно пустить массовым тиражом, но имейте в виду, что и эта книга тоже не была книгой для всех… Какая-то сторона этого произведения не доходила до читателя…»

Называя Владимира Арсеньева писателем «не для всех» (это, разумеется, не в упрёк Арсеньеву – скорее в упрёк читателю), сам Александр Фадеев писал для всех. Если Арсеньев подходил к материалу, прежде всего, как учёный, хотя степень беллетризации в его прозе достаточно высока, то Фадеев дополнял Арсеньева, осмысливая тот же самый материал в чисто художественном ключе. Произведения Арсеньева кажутся фундаментом, на котором Фадеев строил свой романный текст. Фадеев продолжил с того места, где остановился Арсеньев. Арсеньев помогал Фадееву, но и Фадеев – Арсеньеву, вытаскивая его темы и сюжеты в поле массовой (в хорошем смысле слова) литературы.

Прозу Александра Фадеева возводили к толстовской и горьковской традициям, но есть в ней и несомненные арсеньевские мотивы. Вряд ли на кого-то Владимир Арсеньев вообще повлиял сильнее – разве что на Михаила Пришвина с его дальневосточными произведениями 1930-х. Яснее всего влияние арсеньевских текстов на Фадеева прослеживается в таёжных главах «Последнего из удэге». Сам Фадеев не скрывал своей преемственности: «Об этом народе (удэгейцах. – В. А.) имеются прекрасные исследования В. К. Арсеньева… Я считал себя вправе использовать эти труды в своём романе».

Возможно, даже имена героев «Последнего из удэге» Фадеев брал у Арсеньева. У последнего упомянут старик Люрл – это имя встречаем и в «Последнем из удэге». Описывая зверства китайца Ли Тан-куя, Арсеньев упоминал: «Двое из удэхейцев – Масенда и Само из рода Кялондига… поехали в Хабаровск с жалобой». Масенда появляется и у Фадеева. У фадеевского Сарла тоже есть двойник: Арсеньев писал, что в местности со странным названием Паровози живёт старшина удэгейцев Сарл Симунка.

Как и Владимир Арсеньев, Александр Фадеев доброжелательно относился к инородцам и негативно – к местным китайцам, их закабалявшим. Арсеньев называл удэгeйцев первобытными коммунистами – о том же писал Фадеев: «Пржевальский совершенно не понял удэгейцев… Он, конечно, не мог и подозревать, что имеет дело с первобытными коммунистами…» Герой фадеевского рассказа «Землетрясение» Кондрат Сердюк (его прототип – вышеупомянутый Василий Глушак) говорит о гольдах: «Благородство в них есть… Потому что у них промеж себя братский закон». Тот же Сердюк вспоминает разговор с неким «образованным полковником», который «места наши на карту снимал», – не с Арсеньевым ли?

С другой стороны, книги Владимира Арсеньева отнюдь не были единственным источником знаний Александра Фадеева о жителях Уссурийского края. Скажем, вот как Арсеньев писал о таёжных бандитах – «промышленниках»: «Промышленник идёт в тайгу не для охоты, а вообще, “на промысел”… Он ищет золото, но при случае не прочь поохотиться за “косачами” (китайцами) и за “лебедями” (корейцами), не прочь угнать чужую лодку, убить корову и продать мясо её за оленину. Встреча с таким промышленником гораздо опаснее, чем встреча со зверем». А вот фадеевский Мартемьянов: «Случилось так, что русский тут один, промысленник, убил в тайге ихнего удэгея. Промысленник тут – это такая профессия: ходит он по тайге, высматривает бродячих манз или корейцев, которые, скажем, с мехами идут, или с пантами, или с корнем женьшенем, и постреливает их полегоньку. Называется это – охота за “синими фазанами” да за “белыми лебедями”, потому китайцы всегда в синем ходят, а корейцы в белом». Налицо некоторые расхождения: «промышленники» и «промысленники», «косачи» и «фазаны». Ряд деталей Фадеев явно брал из других источников или собственного опыта.