Литературные первопроходцы Дальнего Востока

Есть у Арсеньева и Фадеева некоторые различия в акцентах. Если Арсеньев с горечью писал о разрушении традиционного быта инородцев опиумом, водкой, оспой и вообще цивилизацией, то Фадеев был убеждён в пользе модернизации и приобщения туземцев к достижениям века. Его Сарл – удэгеец прогрессивный: «Весной он добыл у корейцев семена бобов и кукурузы и, впервые в истории народа, понудил женщин возделать землю». У сидатунских китайцев (китайцы из Сидатуна – нынешнего села Мельничного – фигурируют и у Арсеньева) Сарл подсмотрел схему домашней мельницы с использованием труда мула…

Если интеллигентный Владимир Арсеньев ощущал чувство брезгливости по отношению к некоторым чертам инородческого быта, то молчал об этом. Не то – у краснознамённого Александра Фадеева. Вот его Серёжа Костенецкий, во многом автобиографичный, попадает к удэгейцам: «Чем ближе они подходили к посёлку, тем ощутимее становился донёсшийся к ним ещё издалека тошноватый запах несвежей рыбы, разлагающейся крови и чада и тот специфический острый чесночный запах, которым пахнут туземные жилища и одежды… Серёжа, почувствовав внезапный приступ тошноты, отвернулся…»

Владимир Арсеньев в повести «Сквозь тайгу» так описывал камлание шамана: «…Было достойно удивления, откуда у этого старого человека бралось столько энергии… Он куда-то мчался, кого-то догонял и кричал, что не видит земли, что мимо него летят звёзды, а кругом холод и тьма». А вот Александр Фадеев: «Толстолицый рябой удэге с неимоверно длинными обезьяньими руками… выделывал вокруг костра чудовищные прыжки, часто ударяя в бубен, сутулясь и сильно вращая задом… Он проделывал эти телодвижения без единого возгласа, с лицом серьёзным и сосредоточенно-глупым от напряжения… Позы, которые принимал пляшущий, были так дики, нелепы и унизительны и так порой смешны, что Серёже делалось неловко за него». Арсеньев так написать не мог. Для него важнее было другое – этический кодекс инородцев, их жизнь в гармонии с собой, природой, друг c другом.

В пятой части недописанного «Последнего из удэге» Фадеев хотел показать борьбу инородцев против китайских эксплуататоров-«цайдунов», описать лесных бандитов – хунхузов… Не будет большой натяжкой сказать, что он собирался перевести наблюдения и выводы Арсеньева в художественное поле, беллетризовать его «Китайцев в Уссурийском крае».

И Арсеньев, и Фадеев открывали Приморье большой России. Каждому выпала здесь своя война: Арсеньев дрался с «ихэтуанями» и хунхузами, Фадеев – с японскими интервентами. Фадеев не окончил «Последнего из удэге» – Арсеньев не завершил «Страну Удэхе».

Владимир Арсеньев не дожил до пятидесяти восьми, Александр Фадеев – до пятидесяти пяти. Первый завещал похоронить себя в тайге, но был погребён в городе. Второй просил похоронить его рядом с матерью, – а его как VIP-персону союзного значения положили на Новодевичьем.

При Советах

Советскую власть Владимир Клавдиевич принял, хотя истым коммунистом не стал.

«Володя уже в 1918 году полностью перешёл на сторону революции… С ЧК у Володи всегда были хорошие отношения, кроме некоторых мелких доносов», – вспоминала первая жена путешественника Анна Кадашевич. В знак поддержки новой власти он даже сбрил «подполковничьи» усы. Хотя, заметим, Советы окончательно утвердились в Приморье лишь в конце 1922 года.

Анна Тарасова указывает: во время Гражданской войны Владимир Клавдиевич снабжал картами красных партизан и консультировал военный совет Сергея Лазо[268]. Эти данные основаны на воспоминаниях организатора партизанского движения в Приморье Николая Ильюхова[269]. Если Арсеньев действительно сотрудничал с Лазо, то недолго: с февраля по апрель 1920 года. В начале апреля в ходе «японского выступления» Лазо Алексей Луцкий[270] и двоюродный брат писателя Фадеева Всеволод Сибирцев[271] были схвачены и вскоре казнены.

Владимир Арсеньев много лет изучал «японскую угрозу». В Гражданскую войну наиболее последовательными борцами с интервентами (из которых в Приморье самыми активными и многочисленными были именно японцы, надеявшиеся получить Сибирь, чему, кстати, противодействовали другие интервенты – американцы) стали красные. Возможно, на решение подполковника Арсеньева признать новую власть и остаться в СССР повлияло в том числе и это обстоятельство.

Состоя на учёте как бывший царский офицер, он ежемесячно отмечался в ГПУ. В 1924-м был снят с учёта как лояльный к советской власти. Но в том же году помог группе бывших белых офицеров, в числе которых был поэт Арсений Несмелов, нелегально уйти в Китай – дал им карту и компас.