Его литературные родственники – и Денис Давыдов[326]
, и Михаил Лермонтов, и современники из разных окопов (прежде всего Гумилёв[327] – но и Тихонов[328], и Луговской[329]…). Не в том дело, кого куда определила история, а в поэтическом первородстве и принадлежности к общей литературной традиции, которая выше разделения по баррикадам.На «германскую» недоучившийся студент попал в августе 1914 года в чине прапорщика. В составе 11-го гренадерского Фанагорийского полка воевал с австрийцами. В 1915-м награждён орденом Святого Станислава 3-й степени «за отличие в делах против неприятеля» (впереди будет ещё Святая Анна 3-й степени с мечами и бантом). В том же году выйдет первая книжечка – «Арсений Митропольский. Военные странички», хотя по большому счёту это ещё черновики. И всё-таки уже здесь виден несмеловский почерк: автор намеренно избегает героического пафоса, сосредотачивается на фронтовой повседневности, продолжает Толстого и Куприна…
В марте 1916 года Митропольский получает звание подпоручика, в ноябре становится начальником охраны штаба 25-го корпуса. Был ранен, 1 апреля 1917 года отчислен в резерв.
В российской прозе Первая мировая, попав в тень последовавших за ней событий, отразилась слабее, чем в западной, где были Ремарк[330]
, Хемингуэй[331], Гашек[332], Олдингтон[333], Селин[334], Барбюс[335], Юнгер… У нас «империалистическая» появляется у Алексея Толстого[336], Шолохова[337], Пастернака[338], Горького, Пильняка, Гумилёва… – но как бы в неглавной роли, периферийно. Мировая война как-то быстро скатилась к «незнаменитым». Если о Гражданской появилось множество мощных книг, то на «империалистическую» социального заказа не было. Героический офицер, орденоносец, командир роты Михаил Михайлович Зощенко[339] писал не о том, как попал под газовую атаку, а о Ленине, Миньке с Лёлей, нэпманах и обывателях.Военные рассказы Арсения Несмелова – замечательное исключение. Он написал о Первой мировой суровые и крепкие, как солдатское обмундирование, тексты. После Великой Отечественной заговорят о «лейтенантской» прозе, а здесь какая – «прапорщицкая», «поручицкая»? Именно Несмелов кажется предтечей советской «окопной» прозы. Великолепный «Короткий удар» (филолог, поэт Илья Николаевич Голенищев-Кутузов[340]
, в 1920–1955 годах живший в эмиграции, а затем переехавший в СССР, справедливо указывал: эта повесть не уступает лучшим страницам Ремарка), «Полевая сумка», «Мародёр», «Военная гошпиталь», «Тяжёлый снаряд», «Контрразведчик», «Полковник Афонин»… В этих текстах – детальное изображение военной реальности, психологии убивающего и умирающего. Исповедальная искренность – и в то же время какая-то офицерская, мужская сдержанность, осознанная скупость на «страшные» детали, юмор сильного человека. Пришедшие поколением позже Виктор Некрасов, Эммануил Казакевич, Юрий Бондарев[341], Василь Быков[342], Константин Воробьёв[343], Виктор Курочкин[344] едва ли могли читать несмеловские рассказы – и тем удивительнее находить очевидную связь, родство биографий, интонаций, эмоций. Произведения Несмелова о Германской – звено, связывающее «Севастопольские рассказы» с «Окопами Сталинграда».Сам Несмелов, как уже сказано, во многом наследовал Александру Куприну. Он даже учился в том же самом 2-м Московском кадетском корпусе (позже – в Нижегородском Аракчеевском) и посвятил Куприну рассказ «Второй Московский».
Осенью 1917 года Арсений Митропольский участвует в антибольшевистском восстании юнкеров в Москве. Потом около двух лет воюет у Колчака. Получает чин поручика, становится адъютантом коменданта Омска полковника Василия Катаева. В Омске публикует стихи за подписью «Арс. М-ский» в газете «Наша армия». Дальше – сибирский Ледяной поход, трагическое отступление с войсками Каппеля[345]
от Омска до Читы…О Гражданской он напишет тоже – изобразит уличные бои в Москве и мятеж в Иркутске («У Никитских ворот», «Кадетское восстание», «Аш два О», «Трудный день поручика Мухина»). Здесь Несмелов созвучен и газдановскому «Вечеру у Клэр», и булгаковской «Белой гвардии».
Это честная проза. В ней нет лишнего (часто фальшивого) пафоса, самогероизации… Разве что красных партизан Несмелов изображал уж совсем какими-то звероподобными людоедами – но, бывало, и советские авторы рисовали белых примерно теми же красками.
Арсений Несмелов сверял свою жизнь с судьбой Николая Гумилёва. В стихах «Моим судьям» предрекал собственный расстрел и чуть ли не надеялся на него, веря, что насильственная смерть смывает вольные и невольные прегрешения.
Не угадал. Его не расстреляли, как Гумилёва. Но Несмелов не просто умер – он всё-таки погиб.
«Владиво-ниппо», «Балаганчик» и навага