Литературные первопроходцы Дальнего Востока

Революционные вихри заносили на край пылающей империи поэтов, артистов, музыкантов. В конце 1917 года во Владивосток – «Город, высвистанный длинными губами тайфунов, вымытый, как кости скелета, сбегающей по его рёбрам водой затяжных дождей…» – попал поэт Николай Асеев, мобилизованный на войну и решивший бросить службу. Полуазиатский город показался ему чужим, но скоро он освоился, начал писать стихи о морепродуктах и оборудовал в подвале на углу Светланской и Алеутской знаменитый «Балаганчик», где проводила время богема. В городе объявились поэты Сергей Третьяков, Давид Бурлюк… Возникший здесь журнал «Творчество» заметили Осип Брик[354] и Владимир Маяковский.

«Во Владивостоке в то время было около пятидесяти действующих (как вулканы) поэтов», – вспоминал Несмелов. Одни партизанили в сопках, другие бурлили в «Балаганчике»: Юрий Галич[355] (возможный автор песни «Поручик Голицын»), бывший хорунжий Сибирского казачьего войска Алексей Ачаир[356], одессит Леонид Чернов[357], выпустивший во Владивостоке книгу «Профсоюз сумасшедших»… Футурист Венедикт Март – сын первого летописца Владивостока Николая Матвеева-Амурского – уедет отсюда в Харбин, вернётся, в 1937-м будет расстрелян. Сын Марта, поэт Иван Елагин, во время Второй мировой переберётся в Германию, затем в США (другая ветвь пишущей матвеевской семьи останется на родине; ушедшая из жизни в 2016 году поэт и бард Новелла Матвеева – двоюродная сестра Ивана Елагина). Партизан Пётр Парфёнов[358] в начале 1920 года написал во Владивостоке стихи «По долинам и по взгорьям». Позже их отредактировал Сергей Алымов[359], они стали песней о событиях уже не 1920-го, а 1922 года: «…Штурмовые ночи Спасска, / Волочаевские дни» – имеется в виду взятие Хабаровска и Приморья Народно-революционной (читай: Красной) армией Дальневосточной республики (ДВР).

Арсений Несмелов тоже бывал в «Балаганчике». Печатался. В его стихах появился Владивосток, причём непарадный:

Я шёл по трущобе, где «ходи»
Воняли бобами, и глядь —
Из всхлипнувшей двери выходит,
Шатаясь, притонная женщина.

Это о Миллионке – кварталах, где жили китайцы, курился опиум, прятались контрабандисты, процветали притоны.

Напишет он и о владивостокской эпидемии чумы 1921 года: «По утрам, выходя из своих домов, мы наталкивались на трупы, подброшенные к воротам и палисадникам… По ночам родственники умерших (китайцы из низшего социального слоя. – В. А.) выволакивают мертвецов на улицу и бросают подальше от своих домов… За трупами приезжает мокрый от сулемы грузовик». Несмелов подшучивал над осторожным Асеевым, не выходившим из дома без респиратора: «Николай Николаевич храбростью не отличался… Поэт не хотел понять, что щели между волокнами ткани для микроба шире, чем для человека – ворота, а следовательно, респираторы – ерунда собачья».

Вскоре Сергей Третьяков уехал в Пекин (его расстреляют в 1937 году в Москве), Николай Асеев – в Читу, Давид Бурлюк – в Японию. В октябре 1922 года во Владивосток вошла армия ДВР под командованием Уборевича[360]. Многие потянулись в эмиграцию, в основном в соседний Китай – как, например, писатель, лётчик, фотограф Михаил Щербаков, написавший о Владивостоке тех дней: «Вся прежняя Россия, найдя себе отсрочку на три года, микроскопически съёжилась в этом каменном котле, чтобы снова расползтись оттуда по всем побережьям Тихого океана».

Из Владивостока увёл Сибирскую флотилию белый адмирал Старк[361], которого за это в Советской России долго поминали недобрым словом.

«Россия отошла, как пароход», – напишет Арсений Несмелов.

Сам он остался. Потом размышлял: почему? Может, для того чтобы лучше узнать тех, против кого воевал?

Ещё до прихода красных Митропольский с компанией друзей наткнулся на островке Коврижка в Амурском заливе на двоих партизанских связных. И у тех, и у этих при себе имелось оружие, но разошлись мирно: «Злоба гражданской войны уже угасла в нас, хотя почти все мы ещё недавно были офицерами». Слишком ласковы были море и небо, слишком «обмякли» офицеры от стихов и богемного образа жизни… Уже не вышло бы убить так естественно, как выходило два года назад, а значит, решил Несмелов, убивать не надо.

Поэт-харбинец Валерий Перелешин потом напишет: Арсений Несмелов сразу «угадал… смысл японской интервенции в Сибири и понял, что целью вмешательства была вовсе не борьба с коммунизмом». Японцы хотели, пользуясь смутным временем, аннексировать Приморье и Приамурье. Возможно, именно с этим связан неожиданный для Несмелова тон стихов «Партизаны» – сочувственный по отношению к красным:

А потом японский броневик
Вздрогнет, расхлябаснут динамитом.
Красный конь, колёса раздробив,
Брызнет оземь огненным копытом.
И за сопки, за лесной аул
Перекатит ночь багровый гул.