Литературные воспоминания

противопоставляя знамя общечеловеческого образования всем притязаниям и

заявлениям так называемых народных культур [192] .

Исходной точкой всей ожесточенной полемики его против таких культур и

против их защитников было убеждение, что они могут возникать при всяком

порядке вещей и уживаться со всяким строем жизни, к которому привыкли или

который почему-либо излюбили. Наоборот, ему казалось, что основной характер

общечеловеческого образования именно и состоит в том, что люди, его

усвоившие, подвергают критике и обсуждению все формы существования и

удовлетворяются только теми, которые отвечают логике и выдерживают самый

строгий анализ. На этом основании Белинский делил мир на зрячие и слепые

народы, и последние были ему противны по принципу, какими бы в прочем

добродетелями, высокими качествами души, способностями и другими знатными

преимуществами ни обладали.

Нужно ли прибавлять, что о какой-либо справедливости по отношению к

людям, народам и предметам не было и помину при этом, да о справедливости

Белинский, в пылу битвы, и не заботился, в чем совершенно походил и на своих

противников, поступавших точно так же. И он и они спасали только свои

воззрения, казавшиеся им благотворными по своим последствиям, а о том,—

сколько падало при их столкновениях напрасных жертв, сколько наносилось

грубых ударов, ничем не оправдываемых, идеям и верованиям, сколько страдало

задаром репутаций и личностей,— никто и не думал. Все это предоставлялось

разобрать последующей истории и возвратить каждому должное и заслуженное.

Для современников же оставалась горькая, упорная борьба, отчаянная, многолетняя ненависть друг к другу, закоренелая до того, что она даже пережила

многих борцов и продолжалась от их имени на их гробах.

Еще до возвращения моего на родину, именно в 1842 году, Белинский,

вскоре после своего памфлета «Педант», о котором я уже упоминал, нанес и еще

170

другой тяжелый удар одной весьма почтенной личности московского круга —

ныне покойному К. С. Аксакову. Известно, что К. С. Аксаков, при появлении

первой части «Мертвых душ», в том же 1842 году написал статью, в которой

проводил мысль о сходстве Гоголя по акту творчества и силе создания с Гомером

и Шекспиром, находя, что только у одних этих писателей да у нашего автора

обнаруживается дар указывать в пошлых характерах и в самом пороке еще

некоторую внутреннюю крепость и своего рода силу, которые почерпаются ими

уже от принадлежности к мощной и здоровой национальности. К. С. Аксаков, приравнивая Гоголя к Гомеру по акту творчества, позабыл притом упомянуть о

множестве гениальных европейских писателей, отличавшихся тоже

необычайными творческими способностями, которые, таким образом, как будто

ставились все ниже Гоголя, а вдобавок еще прямо объявлял, что в деле романа, понятого как продолжение древнегреческого эпоса, уже ни одно современное

европейское имя не может быть поставлено рядом с именем Гоголя ни в каком

случае. Ничто не могло возмутить Белинского более этих афоризмов [193]. Тот

самый Белинский, который первый провозгласил Гоголя гениальным

художником, объявлял теперь и печатно и устно, что гениальность Гоголя как

создателя типов и характеров хотя и не может быть опровергаема, но имеет все-

таки значение относительное. По содержанию и внутреннему смыслу задач, разрешаемых русским автором, она ограничена умственным и нравственным

положением страны, и дело, им производимое, не может идти ни в какое

сравнение с вопросами и темами европейского искусства, с целями, какие оно

себе задавало и задает теперь в лице лучших своих представителе; что затем

никакой предполагаемой крепости и силы народного духа в выводимых Гоголем

па сцепу лицах не обретается ни о каком таком значении их вероятно, автор и не

думал, а если и думал, то ребячески ошибался. Вдобавок Белинский прибавлял, что Гоголь не только не выше всех европейских романистов, но, превосходя

многих из них даром непосредственного творчества, наблюдения и поэтического

чувства, уступает в объеме и значении основных идей некоторым, даже и не очень

крупным явлениям европейской литературы. Все эти заметки наносили

достаточно сильный удар новому предпринятому толкованию Гоголя, но

Белинский присоединил еще к этому несколько саркастических выводов из

положений своего противника и заключал спор насмешкой. Последним ударом—

coup de grace—этой полемики со стороны Белинского было его заявление, что

если судить по некоторым лирическим местам первой части «Мертвых душ», в

которых обещаются изумительные откровения относительно внутренней и

внешней красоты русской жизни, то Гоголь может, пожалуй, утерять и значение

великого русского художника. С тех пор имя Белинского пронеслось «яко зло» в

лагере славянофилов и даже сделалось у них как бы олицетворением наносной, ни

с чем не связанной, чуждой народу петербургской цивилизации, между тем как

сами они отписали за собой Москву как город, где особенно живет и развивается

чуткое понимание русского народного духа со всеми его чаяниями и

представлениями.

XX

171

Я застал Белинского еще под влиянием этой полемики, раздраженного ею в